Луначарский - Юрий Борев Страница 38

Луначарский устал от словопрений. У него уже не хватало терпения продолжать эту беседу. Выручил Флаксерман, который сообщил:

— Анатолий Васильевич, звонили из Смольного. Владимир Ильич просит вас приехать.

Луначарский извинился перед художником и выразил надежду, что «творец искусства», несмотря на ряд расхождений с советской властью, сможет с ней сотрудничать. Порукой тому служит верно подмеченное художником обстоятельство, что в культурном просвещении народа заинтересован не только сам уважаемый «творец искусства», но и советская власть.

Извинившись перед посетителями, сидевшими в приемной, Луначарский отправился в Смольный.

Когда Луначарский вошел в кабинет председателя Совнаркома, Ленин немедленно оторвался от бумаг и спросил:

— Как у вас в наркомате разворачивается работа? На что вы делаете сейчас упор?

— Мы описываем ценности, доставшиеся нам после революционного переворота. Нужно все учесть, а затем распределить по музеям, библиотекам, клубам, театрам. Беда в том, что большое количество посетителей замедляет работу.

— Ценности учесть нужно. Социализм начинается с учета народного достояния. Однако сейчас главная ваша задача не столько материальные ценности культуры, сколько люди. Интеллигенцию надо перетянуть на нашу сторону, ее надо терпеливо привлекать к работе, даже если она сегодня не принимает наших целей.

— Понятно, Владимир Ильич. У меня состоялась беседа с руководителями Российской академии наук. Они готовы сотрудничать с советской властью. Там еще много сложностей…

— Сотрудничество с учеными архиважно. Нужно привлечь Академию наук к решению важнейших экономических и народно-хозяйственных задач. Нужно создать ученым все условия для успешной работы.

— Я понимаю. Однако иной раз приходится разговаривать с такими субъектами, что никакого терпения не хватает… Тысяча претензий. Он, видите ли, согласен сотрудничать, но отнюдь не везде, не всегда, не во всем и на особых основаниях.

— И все же нужно набраться терпения.

— Я понял, Владимир Ильич, буду проявлять терпение, гибкость, широту и принципиальность.

— Ну, хорошо, батенька. До свидания. И больше не совершайте необдуманных поступков.

Выйдя из Смольного, Луначарский попросил шофера отвезти его обратно в Наркомпрос.

…Была уже глубокая ночь, когда Луначарский с огорчением подумал: «Безобразие, снова не успел написать ни строчки для статьи о задачах революционного театра. Очень медленно работаю. Не хватает времени. Как мало сделано за сегодняшний день! Надо торопиться. Ленин верно говорит, что в деле просвещения за месяцы и годы нужно сдвинуть то, что веками стояло на месте: нужно культуру двинуть в народ, а народ — навстречу культуре… Это же недопустимо, совершенно недопустимо, сегодня надо было… решать проблемы школьных завтраков… Как их распределять? Нужно было выхлопотать разрешение на отъезд за рубеж для художника… О боже, так устал, что сейчас уже забыл фамилию известного художника… Посплю, усталость спадет, и на свежую голову вспомню… Нужно было связаться с Наркоматом финансов насчет дополнительных ассигнований на нужды культуры. Нет, с фамилиями сегодня совсем плохо… Обычно помнил все четко: и фамилии, и цитаты, и дела… Дела… дела…»

Он заснул в кресле, положив голову на письменный стол…

За кулисами жанра: факты, слухи, ассоциации

Прочитав «Несвоевременные мысли» Горького, Сталин сказал: «Видимо, Горькому захотелось в архив, где уже находится Плеханов».

* * *

Если искусство писать есть умение вычеркивать, то умение жить есть умение отбрасывать второстепенное.

* * *

Однажды в Доме творчества в Переделкине Ивич и Шкловский хохотали до слез, вспоминая о каком-то договоре, заключенном в начале Гражданской войны Горьким — от имени «Всемирной литературы» и Чуковским: слева на договоре был двуглавый орел, а справа — серп и молот.

* * *

Философ Диоген ел чечевичную похлебку. Философ Аристипп сказал ему:

— Если ты научишься льстить правителю, как я, тебе не придется питаться чечевицей.

— А если ты научишься питаться чечевицей, тебе не придется льстить правителю.

* * *

«Когда помилует нас Бог, / Когда не буду я повешен, / То буду я у ваших ног, / В тени украинских черешен». Так альтернативно видел А. С. Пушкин свое будущее. В России даже великий поэт вынужден предполагать такую несчастливую развязку.