Тибет и Далай-лама. Мертвый город Хара-Хото - Петр Козлов Страница 38

Весенний пролет птиц на Сого-норе. – Общая характеристика этого озера и низовья Эцзин-гола ^[73]. – Урочище Торой-онцэ. – Животная жизнь прилежащей долины. – Хошун Торгоут-бэйлэ; современный управитель Даши. – Открытие Хара-Хото, археологические находки и местное предание о гибели этого города. – Обмен визитами с Торгоут-бэйлэ на Эцзин-голе. – Последние дни и ночевка в Хара-Хото.

Итак, в разгар весеннего пролета птиц экспедиция вступила в бассейн Эцзин-гола и при урочище Торцо, в непосредственной близости двух пресных озерков, окаймленных высокими буграми, расположилась биваком. Наши озерки привлекли птиц, хотя и были открыты лишь наполовину, наполовину же еще были затянуты посиневшим ледяным покровом, который энергично таял, в особенности днем, на солнце, когда южный склон соседнего песчаного бархана нагревался до +40°С и выше. Между самим Сого-нором, также имевшим открытую воду только в ближайшем к нам юго-восточном заливе, и нашим лагерем залегал обширный высокий камыш; этот камыш скрывал массу второстепенных озерков, на одном из которых, а именно – отстоявшем от нас верстах в трех и простиравшемся до двух верст в окружности, мы сосредоточили свои охоты и весенние наблюдения над местной природой.

Необходимо заметить, что из Торцо прежде всего мы отправили своего переводчика в ставку Торгоут-бэйлэ, чтобы завязать сношение с этим князем, от которого в большой степени зависела успешность нашего дальнейшего движения к Хара-Хото. Сами же тем временем занялись наблюдением весеннего пролета и весенней жизни птиц, проходившей одинаково оживленно как на Сого-норе, так и на более близком, отмеченном выше, скрытом в камыше озерке. Последнее своей кипучей жизнью оживило и нас. Я всегда с большим удовольствием посещал это озерко, оно будило во мне лучшие воспоминания моего самого первого путешествия в общении с незабвенным Пржевальским и невольно переносило на берега Лобнора.

Как бывало на Лобноре, так и здесь, бредешь тихонько по камышу; среди однообразной тишины слышится какое-то жужжание, временами переходящее в шум или гул. Это ликуют птицы. Иногда ясно и раздельно доносятся возбужденные голоса уток. На горизонте везде трепещут и колышатся живые линии пернатых странников – то темные, то серебристо-белые, то сероватые. Изредка раздаются благозвучные музыкальные ноты, создающиеся лебединым полетом и неописуемо чарующие слух. Вот, наконец, с вершины холма открылась поверхность воды. Словно хлопья снега, вьются в воздухе черноголовые чайки (Chroicocephalus riclibundus [Larus ridibundus]). Всюду пестрят всевозможных оттенков утки, нырки, светлые крохали, темные бакланы; кулики совершенно отсутствуют, только одна пигалица-чибис с пиканьем носится своим шатающимся полетом. Многие гуси лежат, иные беззаботно стоят или ходят и кормятся. Подле гусей спокойно плавают лебеди, ловко полуныряя за пищей, словно утки. Насколько хватает вооруженный биноклем глаз – всюду бесконечное количество плавающих пернатых.

Выстрел всегда вызывает невообразимый переполох. Шум и крики удваиваются, а то и утраиваются; воздух темнеет и буквально кишит тучами испуганных прилетных гостей, несущихся по всем направлениям. Над убитой подругой долго вьются сотни других родственных ей птиц. Но вот солнце постепенно склоняется к горизонту, оживление на озере пропадает, лишь вблизи слышится мелодичное трещание камышовой стренатки и тонко-серебристая трель усатой синицы (Panurus biarmicus russicus). Вдали вьются коршуны, а вблизи описывает широкие круги орлан-белохвост. Там, над мелким камышом, плавно, беззвучно, словно дозором, пролетает коричневый лунь. Где-то глухо гукнет выпь, и опять все тихо.

Медленно возвращаешься на бивак, где уже весело горит костер и собравшиеся к огоньку товарищи оживленно рассказывают друг другу об экскурсиях и переживаниях весеннего дня.