Гардемарины. Канцлер - Нина Соротокина Страница 38

Никита застыл истуканом. Право, он никак не мог уйти и даже поймал себя на том, что совершенно по-мужичьи чешет затылок, залезая рукой под упругую косу парика. Вдруг, как черт из бутылки, на улочке появился давешний едкий господин, тот самый, что болтался на паперти. Фалда его камзола воинственно оттопыривалась, под ним была видна длинная шпага. Поравнявшись с Никитой, он вдруг зыркнул в его сторону глубоко сидящими темными глазами, и такая в них была неприязнь и злоба, что Никита вдруг пошел за ним следом. Это что за дела такие — награждать подобным взглядом совершенно посторонних людей?! Или он чем-нибудь помешал маленькому господину? Как-то нарушил его планы?

Аллея повернула, и Никита увидел вдали быструю фигурку Анны. Он ведет себя неприлично! По какому праву он преследует женщину, если она запретила ему делать это? Никита читал себе нотации, однако не двигался с места, а когда около девушки появился этот шут гороховый — от горшка два вершка, он быстро спрятался за дерево. Маленький господин явно что-то спросил у Анны, она явно ему что-то ответила. Ответила и побежала дальше, а разноцветный коротыжка оглянулся, увидел Никиту и неожиданно сиганул прямо в кусты.

«Еще не хватало, чтобы я подсматривал!» — Никита с негодованием пошел прочь. Неужели этот господин-невеличка искал с Анной встречи. Не похоже… Наверное, он просто спрашивал, как пройти куда-то… И получил ответ: «Я, сударь, не понимаю по-русски…» Но зачем он после этого в куст прыгнул? Старый арлекин… и не стоит о нем думать. Но от мыслей об Анне и разноцветном господине трудно было избавиться, тем более что они поднимали со дна памяти какой-то ненужный, противный, дурно пахнувший осадок, связанный с плачущим Мюллером, солдатом в палисаднике и местом — Калинкин дом. Как не стыдно! Она ни в чем не виновата. Вспомни библейский сюжет «Сусанна и старцы». Его писал великий Дюрер. Рыжеволосая, обнаженная Сусанна, старики на переднем плане, тот, что в зеленом, явно похож лицом на нервного лилипута со шпагой. А бедных стариков потом казнили, не подсматривайте, охальники, за обнаженной женщиной…

Никита остановился посреди улицы — мысли об Анне были густыми, как сотовый мед. Знать бы, что Анна сказала этому расфранченному «старцу»…

А она сказала следующее:

— Встретимся завтра в это же время. За мной следят!

— Ни в коем случае! Как же это можно? — воскликнул Блюм, прыгая прямо в куст. — Ждите меня в конце аллеи.

Блюм принял Никиту за агента Тайной канцелярии и совершенно потерял голову от страха, что не помешало ему мелкими перебежками сопровождать Анну по кустам до самого входа в дворцовый парк. Там он отстал, только крикнул вслед, что непременно придет завтра.

На следующий день Блюм пришел на свидание загодя и притаился за дверью костела, высматривая через стекло агентов Тайной канцелярии. Кому в Берлине пришла в голову идиотская мысль — довериться этой женщине? Анна Фросс ненадежна. Трусливой ее не назовешь, это правда, но смелость ее особого рода. Она держится на том, что у Анны нет воображения. Она просто не понимает, что ей надо бояться. Она глупа и самонадеянна, наглая, порочная, строптивая девчонка!

Особенность их отношений состояла в том, что на Иону Блюма совершенно не действовали прелести Анны, и это несказанно злило балованную девицу. Конечно, ей меньше всего нужны были ухаживания маленького барона, просто рядом с ним весь ее житейский опыт распылялся в пустоте. Она никогда не показывала явно своей власти над мужчинами, будь то Мюллер или сам Шувалов. Она как бы с удовольствием подчинялась им, только незаметно подправляла их приказы и советы, корректировала само течение жизни, и всегда с пользой для себя. А Блюму приходилось объяснять, потом ругаться, потом огрызаться!

Сегодняшний день не был исключением. Разговор с Анной начался сразу с деловых вопросов, заданных таким настойчивым и наглым тоном, что Блюм даже растерялся.

— Я должна кое-что сообщить в… Берлин. Вы ведь пишете туда, как это у вас называется… отчеты? Мне нужно знать, куда писать.

— Я не уполномочен говорить с вами об этом, — одернул негодницу Блюм.

— Так вы не дадите мне адрес?

— Вот именно, — в голосе барона слышался целый букет чувств: обида, негодование, даже зависть.

«Какой непроходимый дурак, какое ничтожество, какой урод! — фраза эта уже готова была сорваться с языка Анны, но не сорвалась. — Зачем тратить силы на ничтожество? Она точно знает, что не прошибет его. Просто надо зайти с другой стороны».

— Когда вы пишете в Берлин, вы меня как-нибудь называете в ваших письмах?

— Конечно. Только я пишу не в Берлин, а впрочем, это не важно. Вас я называю «моя кузина леди Н.». Я пишу иносказательно. Мои письма шифруются как разговор о наследстве. Например, я рассказываю о стаде: столько-то лошадей в стойлах, столько коров на лугах, столько-то нетельных и предназначенных на бойню. Лошади — это крейсера, быки — фрегаты, коровы молочные — прамы и бомбардирные корабли.

— А коровы нетельные? — перебила его Анна.

— Это те корабли, что на верфи в ремонте пребывают.

— Прекрасно! Вы очень изобретательны, мой милый барон. А в следующей депеше после того, как перечислите все стадо, припишите неиносказательно: моя кузина леди Н. сообщает, что при помощи… здесь фамилия, она у меня записана… выполнила то, ради чего приехала в Россию, — Анна мило улыбнулась.

— Это что же вы такое выполнили? — глаза Блюма сверкнули лютым любопытством.

— Я не уполномочена говорить вам об этом, — распутные глаза ее смотрели весело. Повторив слово в слово Блюма, Анна меньше всего хотела прищемить хвост «этому ничтожеству», она повторила их машинально, как некий пароль в их опасной игре, но Блюм от негодования потерял дар речи.

Дальнейшее их времяпрепровождение можно охарактеризовать словами «крутая ссора». На них оборачивались, поэтому Блюм схватил Анну за руку и увел подальше от костела и людной Невской перспективы. Не буду приводить полностью их разговор. Блюм отчаянно завидовал. Девчонка так высоко забралась, конечно, она может собрать во дворце весьма ценную информацию! Он завидовал, кричал и брызгал слюной. Анна вначале была совершенно невозмутима, только повторяла через равные паузы: «Вздор какой! Вы говорите, не подумав!» Но когда Блюм обозвал ее девкой, Анна сильно и резко ударила его по пунцовой, висячей щечке, потом подумала и повторила удар, но била она уже, казалось, другого человека — Блюм был нем, испуган и на все согласен. Наконец, он обрел дар речи.

— Если надо сообщить фамилию, мы прибегнем к цифровой шифровке. Но для этого мне надо связаться с одним человеком. Я не могу назвать вам его имя.

— И не называйте. Я вообще думаю, пусть все идет от вашего имени. Слова-то все равно мои. Вот я здесь написала, — она протянула Блюму маленький клочок бумаги.

Тот опять взъярился:

— Сколько можно повторять! Ничего не доверять бумаге. Вы играете жизнями. Со своей жизнью вы вольны обращаться как вам заблагорассудится, но с моей прошу быть поосторожнее.