Одесская сага. Нэцах - Юлия Артюхович (Верба) Страница 38

— Ну и шо за дятел там стучит? — взвизгнула Танька и, накинув на комбинацию халат, выглянула в коридор.

— Здрасьте, — то ли поздоровалась, то ли удивилась глубоко беременная гостья с двумя мелкими пацанами-погодками по бокам. — А Даша где?

— В Караганде! — парировала Танька. — Я почем знаю!

— Она тут жила до войны!

— Война три года, как закончилась. Теперь я тут живу.

— А Даша? — оробев, снова спросила рыжая дородная молодуха.

— Да я откуда знаю? Мне ордер куда выписали — туда и заселилась. Тут уже не было никого.

— Ой, — пискнула гостья и, отпустив старшего, прикрыла рот рукой: — А мы только из эвакуации вернулись, а она, Дашечка, сестра моя, оставалась… Ой, да как же…

— Да я год здесь — может, уехала куда. Ты соседей спроси. Вон, напротив, Евгеню Ивановну, — смилостивилась Танька.

Феня, несмотря на то что прошло больше десяти лет, помнила эту чернявую Евгеню — ее муж был какой-то военный начальник. Тогда мужа ее не было дома, а Феня привела к Даше с Мусей своего Якова — похвастаться. Ну выпили лишнего, песни пели… А Евгения эта вышла с замечанием. Ее мужу. Да так сказала, что тот был вынужден уйти. Тогда он впервые Феню и ударил. Она думала, что сгоряча, да под пьяную лавочку… Оказалось, что нет. Но пьяным Яков Верба бил особенно сильно и долго. А пил он в этом Грозном чуть ли не каждый день… Что возьмешь… контуженный человек…

Феня вздохнула, махнула заковылявшему по коридору Сережке, чтобы вернулся, и робко поскреблась в косяк.

— Евгеня Ивановна! — проорала в черный коридор за развевающейся застиранной занавеской. Дверь была незапертой, как и по всей галерее.

На коридор с белоснежным полотенцем на плече и зажатой папиросой в зубах выплыла та самая «начальница». Перманент или свои взбитые кудри, короткая стрижка, прикрытая газовой косыночкой, тонкие прочерченные брови и чернючие ведьмачьи глаза.

— Слушаю, — выдохнула вместе с дымом.

Феня оробела. Она и так не очень связно говорила, а жара, усталость, волнение и ворочающийся в высоком восьмимесячном животе ребенок ни живости ума, ни красноречия не добавляли.

— Я… я… це… Это, а де Даша, не знаете? — пробормотала она.

— Нет, — отрезала Женя и развернулась к двери.

Феня разревелась.

Женя повернулась, чуть не силой усадила ее на стоящий возле двери сундук:

— Да что вы плачете? Сошлась она с кавалеристом, замуж вышла в сорок шестом. И уехали куда-то, на Кубань, что ли. О, подождите! — Женька метнулась в дом и выволокла сверток — две вышитые ришелье фираночки-занавесочки с мережаными краями. — Она мне на прощание подарила. Берите. Пусть память будет.

Феня прижала к глазам занавески.

Она вернется в их коммуну на Дальницкой. Как же она радовалась этой комнате! Всего два квартала до Дашки! Это ж теперь можно и в гости чаю попить, и перехватить пару копеек до зарплаты… Но все ее планы о частых встречах с сестрой рухнули. Феня разгладит вышитые Дашей занавески и повесит на окно. Как раз половинки закрыты, чтоб соседи не пялились. Хотя что там смотреть, когда и так все слышно громче радио.

Яков придет как обычно, в сумерках, шатаясь. Какое счастье, что Сережка и Толик, нагонявшись по двору, спят как убитые. Ему опять все было не так. И ужин дерьмовый, и Феня — корова неповоротливая.

— Ты где шлялась? — поморщился Яков, когда Феня ставила перед ним кружку с чаем. — Дымом вся провонялась.

— А я до Даши ходила, — похвалилась она. — А она замуж вышла, уехала. А дым — то я с ее соседкой говорила. То она курит. Вся такая модная.

— Ты смотри, по гостям она ходит, зараза брюхатая, уже на сносях, а все туда же! Ты хоть от меня носишь?

Феня вспомнила Евгеню Ивановну с ее насмешливым прищуром и как она, не отводя глаз, смотрела тогда на Якова, пока тот не отвел своих глаз, не сник… Чужая, одна дома и не испугалась!