Консервативная революция в Германии 1918-1932 - Армин Молер Страница 37

Отсылка к «гори» — английским консерваторам — указывает на то, что Кваббе относился к числу немецких «консерваторов», а именно состоял в Немецконациональной народной партии, а потому обращаясь к английским образцам, хотел обучить соотечественников подлинному консерватизму. Если принимать во внимание, что по теме нашего исследования есть масса печатных источников, нередко посредственных, а иногда и вовсе плохих, то данная книга явно выделяется на их фоне своей интеллектуальностью. Она показывает, что получившая популярность в XIX веке фраза «Дух исходит слева» является ложью. Надо также обратить внимание на то обстоятельство, что Кваббе всё ещё находится посредине между «старым консерватизмом» и «Консервативной революцией» (это становится заметно в описании роли тори и акценте на христианстве). Данная книга является лишь показательным примером постановки вопроса.

В то время как первая половина (начиная с «Тар а Ри») состоит из редких попыток описать историю консерватизма, вторая половина принципиально стремится к постижению его сути. Для Кваббе консервативное и либеральное отношение в природе человека являются противопоставленными друг другу, когда даже создание Прогрессистской партии спровоцировано, чтобы позволить прочувствовать консерватизм. Он хочет проиллюстрировать это вечное противостояние через перечень из восьми противоречий. Циркуляция и прогресс, жизнь и правда, высшее и творение рук человеческих, автономный порядок и государственное регулирование, общее и личное, иррациональное и разумное, авторитет и свобода, историческое право и право целесообразности. То, что противопоставление «циркуляции» и «прогресса» — в нашем случае «шара» и «линии» — вынесено на первое место, является отнюдь не случайным.

То, что говорится в «Тар а Ри», в частности о первой антагонистичной паре, отчетливо указывает на трансформацию, которой подвергается образ возращения по мере того, как он переносится в политическую сферу, становясь «прилагаемым» к политике. Кваббе, прибегнув преимущественно к «линейному» языку, так описывает это: «Консерватор исходит из того, что сумма всего человеческого счастья на Земле остается неизменной, в то время как прогрессист делает допущение, что человеку под силу самому увеличить количество блага. Это наиболее показательный для противопоставленных сторон момент, а слово «прогресс» здесь избрано потому, чтобы показать стремление шагнуть-в-небеса. Разумеется, нужно отметить, что нередко это выливается в подозрительное пристрастие к уходу в самого себя. Выступление против фальшивого прогрес-сизма, который сходен с [бесо-боязненными] афинянами, которых упоминал апостол Павел — те всегда искали что-то новое. С другой стороны, очевидно, что назрела необходимость изменений, которые бы помогли преодолеть застой в политической жизни. Это несущественное в духовной жизни. В конце концов, всё сводится к тому, чтобы обеспечить возможность и вероятность продолжительного воспроизводства духовных ценностей, выработки идей, выделения человека из хаотического природного материала, а также святой уверенности в том, что наши дети будут лучше нас. Консерватизм видит ценность не только в вещах, но и в бы-тийственной циркуляции зарождающегося, существующего и отмирающего. Ни какая ценность не возникает без того, чтобы не занять место другой. Самая светлая идея в итоге создает где-то непроглядную темноту, новое лекарство порождает новую болезнь, обретенное счастье приводит к новым желаниям. Едва ли можно отрицать сам факт прогресса, но нельзя забывать, что на другой стороне бытия он приводит к возмущению — очевидному упадку. Даже такой талантливый и убежденный в своей правоте прогрессист как Герберт Уэллс не отрицает, что неуклонно растущая культура желаний и потребления негативно сказывается на характере, что истинную добросовестность и бескорыстие можно обнаружить чаще всего во времена веры, [а не знаний], что самая важная идея XIX века — теория Дарвина о развитии видов, в итоге нанесла непоправимый урон существующим догмам. Однажды станет понятно, что всё зависит от счастья людей. Уверены ли мы, что испанские крестьяне XVII века с их ханжеской глупостью, воспетые Сервантесом, были несчастнее, нежели современный литератор? Мы уверены в том, что философ умирает легче, чем крепостной из Обломовки?»

Там же Кваббе высказывает мысль о круговороте, который хотел сделать более «консервативным»: «То безразличие, которое нередко связано с консервативными настроениями, чаще всего трактуется как пессимизм, вызванный, как правило, непоследовательным существованием государств, точнее говоря, собственного государства. Не то, чтобы это отрицается, однако об этом не слишком явственно говорится, даже в отношении собственного государства: каждый час жизни уменьшает жизнь ровно на час, который нужно прожить. Опять же нет четкого понимания того, что благо для собственного государства может стать бедой для соседней страны. По этой причине нередко возникают противоречия между мистически-безучастными внутриполитическими построениями консерваторов и их вполне агрессивными внешнеполитическими представлениями. Однако Бурке и прочие духовидцы пренебрегают тем, чтобы воспринимать собственную нацию всего лишь как щуку в мировом пруду для разведения карасей. Они довели до конца идею о круговороте, применив её также к государственному строительству. Во внутренней жизни делаются вынужденные и сдержанные изменения, как если бы самый последовательный детерминист тщательно высчитывал свои действия». Пример с работой Кваббе — один из многих возможных, даже если речь вести всего лишь о не слиш-ком-то отчетливой связи с образом круговорота. В 1931 году Густав Штайнбёмер в выступлении на «зеленом четверге» в открытом ещё в 1919 году «Июньском клубе» сделал принципиальное заявление о консервативном отношении. Отношение к времени и истории для него «весьма показательный критерий отношения мышления к консервативным взглядам вообще». Не случайно его речь была «О принципе длительности». В ней описывается этот принцип как «продолжительность в форме единства существующих, ушедших и будущих поколений»; тогда «длительность — это победа над временем», в то время как «забвение длительности — это подчинение времени». Мы видим, что в основе этой идеи лежит мысль о возвращении. Для этого даже не было необходимости в конце выступления делать столь категоричное подтверждение: «Из Ницше мы черпаем длительность как возвышение вечного бытия и вечного возвращения».

Пока можно ограничиться этими намеченными контурами. Из «Тар а Ри» при всей изысканности этой книги в любом случае можно взять лишь три слова, состязание которых отразилось в наименовании «Консервативной революции»: консервативный — реакционный — революционный.