Воскресшие боги (Леонардо да Винчи) - Дмитрий Мережковский Страница 37

— Ну, вот, вот!.. Боже мой… я не могу… Бриссоне… пожалуйста… я не знаю… скажи ей…

Ему хотелось убежать; она не пробуждала в нем никакого сострадания, ибо в самом унижении, в отчаянии была слишком горда и прекрасна, похожа на величавую героиню трагедии.

— Яснейшая мадонна, успокойтесь. Его величество сделает все, что можно, для вас и для вашего супруга, мессира Жан-Галеасса, — молвил кардинал вежливо и холодно, с оттенком покровительства, произнося имя герцога по-французски.

Герцогиня оглянулась на Бриссоне, внимательно посмотрела в лицо королю и вдруг, как будто теперь только поняла, с кем говорит, умолкла.

Уродливый, смешной и жалкий, стоял он перед ней с открытыми, как у маленьких детей, толстыми губами, с бессмысленной, напряженной и растерянной улыбкой, выкатив огромные белесоватые глаза.

«Я — у ног этого заморыша, слабоумца, я — внучка Фердинанда Арагонского!»

Встала; бледные щеки ее вспыхнули. Король чувствовал, что необходимо сказать что-то, как-нибудь выйти из молчания. Он сделал отчаянное усилие, задергал плечом, заморгал глазами и, пролепетав только свое обычное: «А? А? Что такое?» — заикнулся, безнадежно махнул рукой и умолк.

Герцогиня смерила его глазами с нескрываемым презрением. Карл опустил голову, уничтоженный.

— Бриссоне, пойдем, пойдем… что ли… А?..

Пажи распахнули двери. Карл вошел в комнату герцога.

Ставни были открыты. Тихий свет осеннего вечера падал в окно сквозь высокие золотые вершины парка.

Король подошел к постели больного, назвал его двоюродным братцем — mon cousin и спросил о здоровье.

Джан-Галеаццо ответил с такою приветливою улыбкою, что Карлу тотчас сделалось легче, смущение прошло, и он мало-помалу успокоился.

— Господь да пошлет победу вашему величеству, государь! — сказал, между прочим, герцог. — Когда вы будете в Иерусалиме, у Гроба Господня, помолитесь и за мою бедную душу, ибо к тому времени я…

— Ах, нет, нет, братец, как можно, что вы это? Зачем? — перебил его король. — Бог милостив. Вы поправитесь… Мы еще вместе в поход пойдем, с нечестивыми турками повоюем, вот помяните слово мое! А? Что?..

Джан-Галеаццо покачал головой:

— Нет, куда уж мне!

И, посмотрев прямо в глаза королю глубоким испытующим взором, прибавил:

— Когда я умру, государь, не покиньте моего мальчика, Франческо, а также Изабеллу; она несчастная — нет у нее никого на свете…

— Ах ты, Господи, Господи! — воскликнул Карл в неожиданном, сильном волнении; толстые губы его дрогнули, углы их опустились, и, словно внезапным внутренним светом, лицо озарилось необычайной добротою.

Он быстро наклонился к больному и, обняв его с порывистою нежностью, пролепетал:

— Братец мой, миленький!.. Бедный ты мой, бедненький!..

Оба улыбнулись друг другу, как жалкие больные дети, — и губы их соединились в братском поцелуе.

Выйдя из комнаты герцога, король подозвал кардинала:

— Бриссоне, а, Бриссоне… знаешь, надо как-нибудь… того… а? Заступиться… Нельзя так, нельзя… Я — рыцарь… Надо защитить… слышишь?

— Ваше величество, — ответил кардинал уклончиво, — он все равно умрет. Да и чем могли бы мы помочь? Только себе повредим: герцог Моро — наш союзник…

— Герцог Моро — злодей, вот что — да, человекоубийца! — воскликнул король, и глаза его сверкнули разумным гневом.

— Что же делать? — молвил Бриссоне, пожимая плечами, с тонкой, снисходительной усмешкой. — Герцог Моро не хуже, не лучше других. Политика, государь! Все мы люди, все человеки…

Кравчий поднес королю кубок французского вина. Карл выпил его с жадностью. Вино оживило его и рассеяло мрачные мысли.

Вместе с кравчим вошел вельможа от герцога с приглашением на ужин. Король отказался. Посланный умолял; но, видя, что просьбы не действуют, подошел к Тибо и шепнул ему что-то на ухо. Тот кивнул головой в знак согласия и, в свою очередь, шепнул королю:

— Ваше величество, мадонна Лукреция…

— А? Что?.. Что такое?.. Какая Лукреция?

— Та, с которой вы изволили танцевать на вчерашнем балу.

— Ах, да, как же, как же… Помню… Мадонна Лукреция… Прехорошенькая!.. Ты говоришь, будет на ужине?

— Будет непременно и умоляет ваше величество…

— Умоляет… Вот как! Ну что же, Тибо? А? Как ты полагаешь? Я, пожалуй… Все равно… Куда ни шло!.. Завтра в поход… В последний раз… Поблагодарите герцога, мессир, — обратился он к посланному, — и скажите, что я того… а?.. Пожалуй…

Король отвел Тибо в сторону:

— Послушай, кто такая эта мадонна Лукреция?

— Любовница Моро, ваше величество.

— Любовница Моро, вот как! Жаль…

— Сир, только словечко, — и все мигом устроим. Если угодно, сегодня же.

— Нет, нет! Как можно?.. Я гость…

— Моро будет польщен, государь. Вы здешних людишек не знаете…

— Ну, все равно, все равно. Как хочешь. Твое дело…

— Да уж будьте спокойны, ваше величество. Только словечко.

— Не спрашивай… Не люблю… Сказал — твое дело… Ничего не знаю… Как хочешь…

Тибо молча и низко поклонился.

Сходя с лестницы, король опять нахмурился и с беспомощным усилием мысли потер себе лоб:

— Бриссоне, а, Бриссоне… Как ты думаешь?.. Что бишь я хотел сказать?.. Ах, да, да… Заступиться… Невинный… Обида… Так нельзя. Я — рыцарь!..

— Сир, оставьте эту заботу, право же: нам теперь не до него. Лучше потом, когда мы вернемся из похода, победив турок, завоевав Иерусалим.

— Да, да, Иерусалим! — пробормотал король, и глаза его расширились, на губах выступила бледная и неясная мечтательная улыбка.

— Рука Господня ведет ваше величество к победам, — продолжал Бриссоне, — перст Божий указует путь крестоносному воинству.

— Перст Божий! Перст Божий! — повторил Карл VIII торжественно, подымая глаза к небу.