Бывшие люди. Последние дни русской аристократии - Смит Дуглас Страница 37

Русские находили в этой работе радость и удовольствие, получая удовлетворение от того, что занимаются полезной деятельностью. Кирилл Голицын вспоминал о сильном впечатлении, которое производили на них «элегантные и независимые» американцы, которые вели себя свободно и тратили деньги без малейшего сожаления. Они были совершенно не похожи на людей, которых доводилось видеть раньше. Ирина Татищева нанялась в АРА бухгалтером, потом ее сделали секретарем. Соня Бобринская работала секретарем у Уильяма Резвика. Его переводчиком была «княгиня Ирина», которую он описывал как «принадлежавшую к одному из знатных русских аристократических родов редкой красоты девушку, почти что все члены семьи которой были убиты крестьянами во время революции». Резвика поражала энергия Ирины и ее безграничное сострадание чужим ей людям.

Далеко не все бывшие аристократы были без ума от американцев. Елизавета Фен работала в московской организации АРА, затем у квакеров, одной из крупнейших групп западных благотворителей. Как все ее сверстники, она получила работу благодаря знанию английского и образованию, она тоже была счастлива, что получает продовольственные пайки в дополнение к бесплатной медицинской помощи и импортным лекарствам. Но Елизавете не нравилось большинство американцев и англичан, с которыми она встречалась по работе. Особенно ее расстроила одна американка. Эта женщина, одетая в вечернее платье, отороченное изысканным мехом, рассуждала «как красный комиссар». Когда же Елизавета попыталась открыть ей глаза на царившие вокруг голод, произвол и насилие, та посмотрела на нее с жалостью, словно желая сказать: «Бедняжка! В революцию ее семья, наверное, потеряла все привилегии – неудивительно, что она настроена против советского правительства!»

Фен полагала, что посещавшие Россию люди с Запада не готовы были видеть, что происходит на самом деле. Никто из них не интересовался судьбами людей вроде нее. Позже она вспоминала, как любила посещать музеи Архангельского, бывшей усадьбы Юсупова, а в Останкине – Шереметевых. Как, бывало, бродила под пристальным взглядом строгой смотрительницы и любовалась произведениями искусства, картинами, фотографиями и предметами антиквариата. В Останкине ее поразила история любви графа Николая Шереметева и Прасковьи Ковалевой-Жемчуговой. Наткнувшись на группу иностранных туристов, она попыталась было поведать им эту историю, но никто не захотел ее слушать, предпочитая рассказы экскурсовода о «тиранах» и «ретроградах».

Американцы устраивали большие приемы в арендуемых особняках, русские отвечали тем же в своих темных, тесных квартирах. Устраивались вечера также в доме Джона Спида Эллиота, сотрудника АРА и главного представителя интересов Аверелла Гарримана в России. Частыми гостями там бывали его секретарь, дворянка Александра Мейендорф, состоявшая в родстве с Шереметевыми, а также Владимир Голицын и Елена и Николай Шереметевы. Американский репортер Халлинджер часто посещал эти вечеринки, в том числе побывал на той, которую устроили Бобринские. Он отметил контраст между ужасными условиями жизни и заразительным счастьем, которым светились лица русских хозяев. Все смеялись, флиртовали, танцевали. Он задумался о том, что русская революция сделала этих молодых людей свободными для образа жизни, неведомого и невозможного для их родителей. «Веселье было столь непринужденное и искреннее, что я вспомнил вечеринки американского Дальнего Запада». Русских очаровывали американцы, восхищали их джаз и фокстрот. Русской молодежи, и не только выходцам из аристократических семей, хотелось веселиться, быть легкомысленными и глупыми, молодые люди отвергали строгие нравы официальной культуры коммунистов, находя удовольствие в буржуазности. Русские с американцами танцевали ночи напролет, на граммофонах крутились американские пластинки, а когда вставало солнце, они мчались по пустым улицам Москвы на автомобилях АРА. Американцы были одурманены этими «мадам Баттерфляй», и их ухаживания не оставались без ответа. В 1923 году Алька Бобринская вышла замуж за своего начальника по АРА Филиппа Болдуина, и они уехали из России в Италию, где жила его мать. Младшая сестра Альки, Соня, годом позже вышла замуж за англичанина Реджинальда Уитера и уехала с ним на его родину. Не все эти союзы оказались счастливыми. Рассказывали об одной русской девушке, работавшей в АРА, которая, покинув Россию, узнала, что ее избранник не собирался на ней жениться, но намерен был содержать ее как любовницу. Удрученная его предательством, она покончила жизнь самоубийством.

Коммунистическое руководство с подозрением относилось к деятельности АРА, пустив миссию в страну с большой неохотой. Чека пристально следила за деятельностью АРА, как и за русскими, которые там работали. Многие из этих советских граждан позже были репрессированы. Коммунисты видели в Западе не просто политическую угрозу, но источник культурной порчи. Горький и Луначарский резко критиковали фокстрот, который считали декадентским, не выражающим классовое сознание, танцем, слишком индивидуалистичным и импровизационным. Горький считал, что фокстрот вызывает моральное разложение и неумолимо ведет к гомосексуализму, Луначарский призывал к искоренению всякой синкопической музыки во всей стране. Владимир Маяковский, из поэта-футуриста превратившийся в советского пропагандиста, объявил фокстрот танцем «буржуазной мастурбации». Иностранный джаз оказался в итоге вне закона, за пластинку с американским джазом грозил штраф в сто рублей и полгода тюрьмы.

Три вдовы Наугольного дома