Мой тесть Леонид Брежнев - Юрий Чурбанов Страница 37

А в суд я верил. Я почти не сомневался, что председатель суда Маров — человек, носящий генеральский мундир, сможет во всей этой «туфте» разобраться и… поставить на место всех лжесвидетелей.

Но уже в первый день я понял, что здесь все играют спектакль и роли в этой пьесе написаны где-то на самом «верху».

Зал Верховного Суда СССР рассчитан человек на 250–300: грязные лавки, неухоженное помещение, такие же грязные и неухоженные камеры, где ждут начала суда обвиняемые. Нас было восемь человек: Яхъяев, Сатаров, Бегельман, Норбутаев, Джамалов, Норов, Сабиров и я. Суд признал ложными утверждения следователей, будто я получал деньги от всех названных руководителей органов внутренних дел Узбекистана. Непонятно только, почему меня «пришили» именно к Узбекистану, а не к Молдавии, или, например, к Казахстану или к Северной Осетии. Кстати, Миртов «примеривался» и на Армению. Он говорил так: «Прокуратура СССР располагает данными». «Ну и хорошо, — говорю, — располагайте». То есть я послал его куда подальше. А почему они вспомнили об Армении? Да только потому, что я один или два раза бывал там по служебным делам… А логика такая: где Чурбанов был, там и брал. Допрашивать меня относительно моих «взяток» в Армении приезжал Катусев, работавший в то время заместителем Генерального прокурора страны. На все его вопросы у меня был один ответ: «Нет!» Знаю ли я министра легкой промышленности? Ответ: «Нет». Ну и так далее… Я чувствовал, как разгораются аппетиты у следователей: брать — так всю страну, почему Чурбанов «грабил» только Узбекистан, а не все пятнадцать союзных республик? Вот так они рассуждали. К слову скажу, что допрос Катусева — это допрос второстепенного следователя; читая протокол, я исправлял за ним грамматические ошибки. Достаточно это для характеристики заместителя Генерального прокурора? По-моему, вполне. Кстати, и Гдлян пишет протоколы с орфографическими ошибками.

Что же касается председателя суда генерала Марова, то он мне и сегодня нравится: настоящий служака, совершенно безропотный человек, смотревший начальству прямо в рот и умеющий не рассуждать. Как его «запрограммировали» на этот процесс, так он и вел себя. И только уж когда ему действительно что-то не нравилось (как, скажем, в истории с Бегельманом), то только тогда Маров вспоминал, что он служит закону.

И все-таки самый тяжелый день в моей жизни — когда я услышал в зале суда речь государственного обвинителя Сбоева. Потом он занял место Каракозова, который поплатился «арестом» за скандал с группой Гдляна и Иванова, Так вот, Сбоев во всем поддерживал следствие, просил определить мне 15 лет лишения свободы: сначала пять лет в тюрьме, потом десять лет в колонии усиленного режима. Вот тут мне уже стало не по себе. Все-таки провести пять лет на тюремном режиме, в одиночной камере, без работы и без воздуха — это верная гибель. И за что? С полутора миллионов дошли до 90 тысяч да и тех — липовых. Это ли не авантюра?

Я выступал в суде три с половиной часа. В присутствии журналистов шла телесъемка. Стояла гробовая тишина. Генерал Маров согласно кивал головой. Сам приговор — 12 лет колонии усиленного режима — я встретил уже спокойно. И как такового последнего слова у меня не было: я не раскаивался, не заверял суд и общественность, что буду паинькой, не просил к себе прощения или снисхождения. Бегельман, Норов и вся их компания заверяли суд, что они глубоко раскаялись, просили понять их правильно и пощадить. А я напоследок сказал им только одно: не надо было врать, дорогие товарищи. И в то же время — как их судить? Ведь люди-то были обмануты. Они действительно боялись Гдляна — Иванова. Ведь терзали не только их, терзали всех их родственников. Я уже приводил достаточно примеров на этот счет, но вот последний штрих: у Норбутаева его родной брат был секретарем райкома партии в Кашкадарьинской области, а теперь он в каком-то совхозе работает банщиком. Инженер с высшим образованием! Неужели мы настолько во всем преуспели, что у нас банщик должен обязательно иметь высшее образование?!

Месть — она продолжается!..

Кстати обо всем, что я рассказываю сейчас, я еще раньше говорил и членам комиссии народных депутатов СССР, которая проверяла деятельность следственной группы Гдляна, — Николаю Алексеевичу Струкову и Валерию Григорьевичу Александрину. Инициатива такой встречи исходила от них, они вели себя исключительно корректно, шла видеозапись, они задавали самые разные вопросы и внимательно меня слушали. Я рассказал, как все было на самом деле. У меня была полная возможность ответить на все их вопросы, ничего не утаив. В адрес Гдляна и Иванова я выдвинул целый ряд конкретных обвинений. Ну и что дальше? Беседа шла около четырех часов, меня выслушали, поблагодарили и отпустили с миром обратно… в камеру. Ничего не изменилось.

Да я и не надеялся, честно говоря.

Время, когда строил «хрустальные замки», уже прошло.

Ну хорошо, думаю я иногда, послал бы я все это следствие к черту, как это сделал в суде тот же Яхъяев. Ведь ничего бы не изменилось. Все равно бы меня посадили. Вой прессы стоял такой, что и возразить нечего — растопчут. В зале суда стрекотали кино- и телекамеры, крутился все тот же, уже знакомый нам Феофанов в компании других друзей-журналистов. Тут говори — не говори, а эти люди уже все решили заранее. Перестройке был очень нужен суд над Леонидом Ильичом. А как же! Дочь — не арестуешь, сына не арестуешь, слишком громкий был бы резонанс в стране и в мире. Зять — фигура вполне подходящая. Очень удобно. Тем более что зять — заместитель министра внутренних дел страны, не райсобеса. Человек боролся за законность, за порядок — почему бы не ошельмовать его как взяточника? Сколько у нас в стране людей, недовольных милицией? Все было продумано.

А я был лишь игрушкой в их руках.

* * *

Сегодня воскресенье. Весь отряд в кино, а я не пошел, опять ломит спину, да и руки болят, устал. Лучше отдохну, полежу.

Даже не верится, что остался один, что вокруг сейчас никого нет, что никто не храпит тебе в ухо и не матерится. Листаю свои дневниковые записи. Перечитал все что было написано в «столыпинском» вагоне по пути в Ташкент, когда я уже отсюда, из Нижнего Тагила, ездил туда в качестве свидетеля по делу первого секретаря Навоийского обкома партии Есина, — я о нем уже рассказывал.

Любопытные записи.

«15 ноября 1987 года. Пошли уже вторые сутки в «Столыпине». Маршрут такой: Джамбул — Чимкент — Ташкент. Очень холодно. Одолевает простуда От жестких нар в «Столыпине» ноют кости. Солдаты конвоя относятся нормально, выполняют предписание: строгая изоляция. В тройнике один. Вагон старый, дует во все щели, до Ташкента еще много часов. Впереди — очередной суд, теперь — Узбекский, Верховный. Я — свидетель по делу Есина. Интересно, что будет? Поверят, что я оговорил себя под давлением Гдляна и Иванова, или «продублируют», как прежде? Посмотрим.

Сейчас около четырех утра. Проснулся от холода. В соседних «клетках» — Бегельман и Каримов. Они едут в Ашхабад, но на какой-то другой процесс. Бегельман и Каримов — спят, особенно Каримов — спит в любое время суток, храпит вовсю. А что ему? У него срок — 20 лег, расстрел заменили. Полный флегматик, оставляет впечатление пустого и отрешенного человека. Колония особого режима в Ивделе, где он отбывает наказание, находится в Свердловской области. Там он пристроился помогать на кухне: еда для него главная проблема. Получил инвалидность второй группы. Отец 9 или 10 детей. Русским языком владеет плохо, говорит, что хорошо знать русский язык была не его забота, а второго секретаря обкома партии. (А он был первый.) Много ест и мало о чем думает.