Grace. Автобиография - Майкл Д. Робертс Страница 37

Во-вторых, он обожает атмосферу легкой интриги и игры, так что во время съемок следует заранее готовиться к поддразниванию и насмешкам. «Я что, делаю каталог?» – его излюбленное саркастическое замечание в ответ на просьбу поторопиться с прической модели. С другой стороны, он бесконечно романтичен. С первых дней нашей дружбы, когда бы нам ни случалось работать вместе, после съемок он всегда присылал удивительно трогательные благодарственные записки, написанные официальным старомодным языком: «Благодарю вас за то, что пригласили меня» или «Мне доставило большое удовольствие находиться в вашем обществе». А еще милые букеты цветов – как правило, розы – или открытку с изображением красивой картины с выставки, которую он недавно посетил.

В наше первое совместное лето Дидье без моего ведома купил парусник. Он знал, что мне еще в детстве было немного обидно, когда отец построил для сестры маленькую деревянную лодку и назвал ее «Рози». Но на этом сюрпризы не закончились. Когда мы приехали забирать парусник на Шелтер-Айленд, где он был пришвартован, я увидела, что Дидье назвал его «Грейс».

В то время он даже понятия не имел, как управлять парусником, и наши первые прогулки были довольно нервными: в проливе Лонг-Айленд-Саунд частенько бывает неспокойно и дует шквальный ветер. Нередко туман полностью скрывает береговую линию. Похоже, теперь я утратила всякую решимость и каждый раз чувствую себя виноватой, когда отказываюсь идти под парусом, если только в проливе не царит полный штиль. Дидье, конечно, ужасно злится, потому что приходится возвращаться домой на моторе.

В детстве он часто ходил к матери на работу в ветеринарную клинику, где у него были свои обязанности – причесывать кошек и собак. Видимо, там и зародилась его любовь к парикмахерскому искусству. У клиники было несколько очень важных клиентов, в том числе знаменитые сестры Карита, которые владели парикмахерским салоном в Париже. Думаю, они согласились взять Дидье в ученики, оценив его отличную работу с их пуделем.

Я смутно припоминаю, как мы работали с ним еще в 1972 году. Я тогда встречалась с Дюком, и мы фотографировали в Париже для британского Vogue. На той съемке я выступала не только как фэшн-редактор, но и как модель. На фотографиях я стояла на фоне Эйфелевой башни с двумя другими девушками, и на мне был тот самый костюм от Saint Laurent в стиле сороковых, который я надела, чтобы произвести впечатление на Тину Чоу. Поскольку в то время мои волосы переживали неприглядный процесс отращивания, я позировала в низко надвинутой шляпе и была единственной, кто не попал в руки стилиста Дидье. Потом я работала с ним довольно часто – уже на съемках с молодыми французскими фотографами.

Дидье любит всем рассказывать, как демонстративно я его игнорировала в те дни, как высокомерно с ним держалась. Еще бы! Он не говорил по-английски, и я просто не понимала ни единого его слова. К тому же он тогда был женат – так что мы никак не могли оказаться вместе.

Спустя многие годы я узнала, что поначалу вообще ему не понравилась. Более того, всякий раз, когда я снималась как модель, он находил меня страшненькой – по крайней мере я совершенно не соответствовала его идеалам красоты. Как выяснилось, в первые дни работы для британского Vogue он ухаживал за моей близкой подругой и коллегой Полли Гамильтон, пока их пара не распалась по причине взаимного упрямства. Затем он на какое-то время увлекся миловидной француженкой – я узнала об этом во время довольно напряженной съемки в Париже вместе с великим королевским фотографом Тони Сноудоном.

Сноудон всегда придавал фэшн-фотографиям особый стиль, как это сейчас делает Энни Лейбовиц, – хотя и любил притворяться скромнягой.

– Зовите меня Тони, – мог представиться он, но, стоило вам переступить черту и скатиться к фамильярности, как он уточнял: – Сноудон, если не возражаете.

Когда мы поехали в Париж на съемки коллекции «от-кутюр», которую должна была представлять молодая французская актриса Изабель Паско (тогда еще партнерша мятежного кинорежиссера Люка Бессона), об этом прослышала французская пресса, и на нас открыли настоящую охоту. Но когда я попыталась спасти королевского фотографа от назойливых журналистов, затащив его обратно в наш лимузин, до меня дошло, что он злится на меня и на самом деле ему нравится такое внимание к своей персоне.

Наша «кутюрная» съемка оказалась довольно опасной. Мы работали в очень тесной студии с огромной белоснежной танцующей лошадью липицианской породы. Сноудон хотел, чтобы лошадь встала на дыбы перед Изабель, которая была невероятно миниатюрной – приходилось подкладывать ей под ноги стопку телефонных справочников, чтобы длинное платье не волочилось по земле. Между тем я все больше свирепела, поскольку Дидье, к тому моменту уже полуофициально считавшийся моим бойфрендом, явно положил глаз на хрупкую француженку. Всякий раз, когда он чересчур проявлял свой французский характер и начинал флиртовать, пока причесывал Изабель, я врывалась в гримерную под предлогом поправить платье и втыкала ей в спину булавку. Да, иногда я тоже могу быть стервой.

Помимо флирта, меня всегда поражали прекрасные манеры Дидье – но только после того, как мы съехались, я поняла, насколько в нем сильны старомодная сдержанность и чувство такта. Однажды, вскоре после того, как я переехала в Нью-Йорк, он позвонил мне из Японии, где был с рабочей поездкой, и попросил встретить его в аэропорту. Мы не виделись в течение нескольких месяцев, за это время я обустроилась в новой квартире.

– Ты поднимешься? – спросила я, когда мы подъехали к дому.

– Посмотрим, – ответил он.

Спустя какое-то время:

– Ты останешься на ужин?

– Посмотрим.

– Ты останешься ночевать?

– Посмотрим.

На следующее утро, за завтраком:

– Мы сегодня увидимся?

– Посмотрим, – в который раз повторил он.

Так продолжалось несколько недель – все уклончиво, смутно, неопределенно. И только когда в моем доме скопились сотни сумок с лаками для волос, париками, щетками, расческами, щипцами, фенами и прочим парикмахерским скарбом, я поняла, что наши отношения – всерьез и надолго, и с удовольствием окунулась в эту новую жизнь, в которой сохранялось хрупкое равновесие дома и работы.