Деникин - Георгий Ипполитов Страница 37

И вот прибыл в Казань человек, топнул в запальчивости ногой и громко на весь округ крикнул: «Согну в бараний рог!»

Это был новый командующий войсками Казанского военного округа генерал Сандецкий. Под эгидой такого «держиморды» прошла четырехлетняя полоса жизни Антона Ивановича.

Феномен Сандецкого Деникин объясняет так:

«Случайное совпадение обстоятельств, выбитая революцией из колеи армейская жизнь, наконец, большее чем где-либо значение в армии отдельной личности — и положительное, и отрицательное — привели к тому, что командование войсками Казанского округа ген. Сандецким наложило на них печать моральной подавленности на несколько лет».

Никогда не воевавший, в 1905 году он командовал 34-й пехотной дивизией, стоявшей в Екатеринославе, выдвинулся усмирением восстания и в следующем году занимал пост командира Гренадерского корпуса в Москве. В это время все Поволжье пылало. Край находился на военном положении, и не только все войска округа, но и мобилизованные второочередные казачьи части и регулярная конница, привлеченная с западной границы, несли военно-полицейскую службу для усмирения повсеместно вспыхивавших аграрных беспорядков. Командовавший округом в 1906 году генерал Карас — человек мягкий и добрый — избегал крутых мер и явно не справлялся с делом усмирения. Не раз он посылал в Петербург телеграммы о смягчении приговоров военных судов. Так как эти телеграммы не зашифровывались, то председатель Совета министров Столыпин усмотрел в действиях Караса малодушие и желание перенести ответственность казней на него или государя. Караса уволили и на его место назначили, неожиданно для всех, Сандецкого, который наложил свои кулаки и на бунтовщиков Поволжья, и на законопослушное воинство.

Еще задолго до его приезда в Саратов распространились слухи об его необыкновенной суровости и резкости. Из Казани, Пензы, Уфы писали о грубых разносах, смещениях, взысканиях, накладываемых командующим во время смотров.

Вскоре выяснилось, что генерал Сандецкий проверяет приказы, отдаваемые не только по бригадам, но и по полкам. И требует подробных отчетов, разборов, наставлений по самым мелочным вопросам. Поток циркуляров хлынул сверху на головы чинов округа. Другой поток «бурлил» снизу — отчеты, сводки, статистические таблицы направлялись в штаб округа.

Оказалось также, что командующий недоволен «слабостью» начальников. Много приказов о дисциплинарных взысканиях возвращалось с его собственноручными, всегда одинаковыми пометками: «В наложении взыскания проявлена слабость. Усилить. Учту при аттестации».

А это уже серьезно. На всех военнослужащих составлялись аттестации прямыми начальниками и аттестационными совещаниями. Мнение старшего начальника было решающим. От аттестации зависело все служебное положение и продвижение офицера. И началось утеснение.

Назначен был наконец день смотра Саратовскому гарнизону. Приехал командующий, посмотрел, разнес и уехал. Особенно досталось двум штаб-офицерам, членам военного суда выездной сессии. Казанский округ был на военном положении. За политические преступления военных и гражданских лиц судил военный суд, в составе председателя — военного судьи и двух членов от войск местного гарнизона. Сандецкий собрал офицеров гарнизона и в их присутствии поносил штаб-офицеров: кричал, топал ногами и, наконец, заявил, что никогда не удостоит назначения полковыми командирами «за проявленную слабость».

А дело заключалось в следующем. В одном из полков при обыске в сундуке какого-то ефрейтора нашли прокламацию. Суд, приняв во внимание, что листок только хранился, а не распространялся, зачел ефрейтору 10 месяцев предварительного заключения в тюрьме и, лишив ефрейторского звания, выпустил на свободу… Это и вызвало гнев Сандецкого.

«К чести нашего рядового офицерства надо сказать, что такое давление на судейскую совесть не имело результатов, — вспоминал Деникин. — И в дальнейшем приговоры по многим политическим делам в Саратове отличали твердость и справедливость членов военных судов. Наряду с приговорами суровыми, я помню, например, нашумевшее и явно раздутое дело о Камышинской республике, по которому все обвиняемые после блестящей защиты известного адвоката Зарудного были оправданы… в явный ущерб карьере членов суда. Или еще другое громкое дело видного социал-революционера Минора. Только совести судей (двух наших подполковников) последний обязан был сравнительно легким наказанием, которое ему было вынесено. Смутило судей то обстоятельство, что налицо были одни лишь косвенные улики. Конечно, в обоих случаях не могло быть никакого послабления, одно лишь чувство судейского долга. В первом процессе судьи верно отгадали сущность дела, во втором — ошиблись: Минор, как оказалось впоследствии, стоял во главе крупной боевой революционной организации юго-востока России…»

За четыре года службы в округе Антон Иванович воочию убедился, насколько несовершенной была система аттестации офицерского состава. В своих воспоминаниях Деникин приводит уникальные факты, почти анекдотичные. Только эти анекдоты порой ломали жизни людей…

Полковник Бобруйского полка Пляшкевич, отличнейший боевой офицер, был аттестован «вне очереди» на полк. В перечне его моральных качеств командир полка, между прочим, пометил: «Пьет мало». Каково же было удивление штабистов бригады, когда через некоторое время пришло грозное предписание командующего, в котором объявлено было Пляшкевичу «предостережение» — за то, что «пьет», а начальнику бригады и командиру полка — выговор «за неправильное удостоение». Тщетно было объяснение командира полка, что он хотел подчеркнуть именно большую воздержанность Пляшкевича… Сандецкий ответил, что его не проведут: уж если упомянуто о «питии», то значит Пляшкевич «пьет здорово». Так и пропали у человека два года службы.

Так как «бумага» играла судьбою людей, в официальной переписке приходилось мучительно взвешивать каждое слово. Из полковых канцелярий к Деникину постоянно приходили адъютанты за советом. Но ничто не спасало от печальных неожиданностей.

Капитану Балашовского полка Хвощинскому в отличной аттестации написано было: «Досуг свой посвящает самообразованию». Аттестация вернулась с резолюцией командующего: «Объявить предостережение за то, что свой досуг не посвящает роте».

Антон Иванович не поверил своим глазам. Сходил даже в библиотеку справиться в академическом словаре: «Досуг — свободное от нужных дел время».

Хвощинский «бежал» в Варшавский округ.

Полковник Деникин был начальником штаба у начальника бригады генерала П., человека доброго, скромного и очень боявшегося начальства. Побудить его оспорить невыполнимое требование штаба округа или заступиться за пострадавшего стоило больших усилий. Однажды генерал Сандецкий, прочитав приказ Хвалынскому полку и спутав фамилии, посадил под арест одного штабс-капитана вместо другого. Начальник бригады вызвал к себе пострадавшего и стал уговаривать: «Потерпите, голубчик. Вы еще молоды, роту не скоро получать. А если подымать вопрос — так не вышло бы худа. Сами знаете, если рассердится командующий…»

Штабс-капитан терпел.

Армейские будни заволокло грубостью, произволом и самодурством…