Мария Стюарт - Родерик Грэм Страница 37

Когда стемнело, под окнами Марии в большом дворе собрался импровизированный оркестр и хор. Согласно Ноксу, «группа достойных людей с музыкальными инструментами и музыкантами приветствовала ее под окнами ее спальни». «Мелодия, — утверждал он, — ей очень понравилась, и она пожелала, чтобы они продолжали свои концерты еще несколько вечеров». Нокса там не было, однако Брантом был, и он дает совсем другое описание этого события: «Пять или шесть сотен молодчиков из числа жителей этого города собрались под ее окнами с несчастными дудками и пели псалмы так плохо и так редко попадая в тон, что вряд ли можно было петь хуже». Конечно, к тому времени Брантом стал уже убежденным врагом шотландцев, но для человека, воспитанного на придворной музыке Жаннекена и де Сермизи, первое столкновение с протестантскими псалмами, которые распевали по ночам, должно было стать большим культурным шоком.

На следующий день дворяне подготовились: «Все люди были радушно приняты, им оказали благожелательный и радостный прием и приветствовали их добрыми словами». Даже самые убежденные протестанты знали, что назначение на должности исходит от короны, а новая королева, хотя и католичка, вполне могла пожелать задобрить своих подданных щедростью. Эти люди были аристократами, связанными с вновь прибывшей королевой узами верности, так что их естественным ответом были визиты с выражениями преданности. Позднее они примут решение относительно степени их личной верности. Все они заседали в парламенте Реформации и покорно внимали проповедям Нокса, однако он сам говорил: «У желудка нет ушей» — а знать Шотландии тщательно заботилась о своих желудках.

Реформация переживала первые дни, ее еще легко было остановить.

Первое испытание выпало на воскресенье 24 августа 1561 года, через пять дней по прибытии Марии. Она присутствовала на мессе в личной капелле, как ей обещал лорд Джеймс, который теперь охранял дверь в капеллу: официально — чтобы не дать войти ни одному шотландцу, а на самом деле — чтобы предотвратить нападение на священника. Возглавляемая лордом Линдси ^[45] толпа потребовала, чтобы «священник-идолопоклонник был убит». Граф Монтроз ^[46] присутствовал на мессе, а согласно «Хронике ежедневных событий» «вся остальная знать пошла на проповедь Нокса». В числе его прихожан был и Рэндолф, опасавшийся, что Нокс «может все испортить» отсутствием гибкости. Позже в тот же день толпа собралась в аббатстве, где столкнулась с придворными Марии, в том числе ее дядями и дамами. Этих дам Нокс обычно называл старым шотландским словом, переводимым как «шлюхи». Все они заявили, что не могут жить без мессы и если у них не будет возможности присутствовать на ней, они вернутся во Францию. Нокс с радостью поддержал эту идею, являвшуюся, однако, пустой угрозой. Мария, впрочем, сочла, что часть сомнений лордов — особенно в отношении Аугсбургского мира — стоит рассеять, и на следующий день, 25 августа, в регистре Тайного совета появилась запись: «Ради всеобщего блага никто из присутствующих не должен частным образом или публично изменить официальную религию или предпринять что-либо против той ее формы, которая, как по прибытии в Шотландию Ее Величество обнаружила, признана повсеместно». В качестве ответного шага, достойного Екатерины Медичи, разрешение на посещение мессы было тихо распространено на всех слуг Марии. Очарование Марии начало оказывать воздействие на лордов, и этому противостоял лишь молодой Арран.

Примечательно, что первое прямое вмешательство Марии в политику — акт Тайного совета, гарантировавший, что правительница-католичка не будет преследовать сторонников Реформации. Другими словами, у нее не было ни религиозного, ни политического рвения, и она с удовольствием позволила бы советникам управлять королевством без ее вмешательства, а сама занималась бы тем, что умела делать лучше всего: подавала себя как сверкающую драгоценность и использовала свое обаяние для обеспечения спокойного правления. Это вполне удовлетворило бы ее советников Гизов.

Спустя девять дней, 2 сентября, Мария опробовала свое обаяние на известных своей переменчивостью горожанах Эдинбурга, устроив церемонию торжественного въезда. Городскому совету отводилась только одна неделя на подготовку, поэтому необходимо было сотрудничество ремесленных цехов, и оно было обеспечено благодаря прощению, дарованному Марией Гиллону. Мария рано выехала из дворца и отправилась в замок, чтобы пообедать со знатными дворянами; отсутствовали Шательро и его сын Арран. Состоявшаяся позднее процессия была важна с политической и религиозной точки зрения, потому что протестанты отнюдь не составляли большинства в Эдинбурге и возможность легкомысленного возвращения в лоно римской церкви при виде прекрасной юной королевы была вполне реальной. В час дня Мария выехала из замка «под многократные залпы орудий». Когда она пересекла подъемный мост, ее встретили пятьдесят одетых маврами молодых людей в костюмах из желтой тафты. По ходу продвижения процессии по Хай-стрит «шестнадцать достойных людей» несли балдахин королевы из пурпурного бархата, подбитый красной тафтой и отделанный золотом и серебром. В том месте, где ведущая к замку улица расширялась, появилась повозка с детьми, поднесшими королеве серебряную посуду — поспешно купленную у графа Мортона и Мейтленда из Летингтона. Мария изящно коснулась посуды, а повозка последовала за ней во дворец. К тому времени большая часть населения выстроилась вдоль улиц и до хрипоты выкрикивала приветствия своей восемнадцатилетней красавице королеве, одетой в белый шелк и сверкающей драгоценностями. У Вест-Боу поперек улицы возвели ворота; наверху, словно бы на небесах, находились дети, затем облако разверзлось, выпустив «хорошенького мальчика» с ангельскими крылышками, который спустился с небес и поднес Марии ключи от города, Библию и Книгу псалмов, переплетенную в пурпурный бархат. Псалмы были протестантскими, кроме того, и они и Библия были на народном языке, а не на латыни — совершенно новый для Марии опыт. Согласно Ноксу, который сам не присутствовал при этом, она поморщилась и отдала книги Артуру Эрскину. Ребенок «произнес небольшую речь и подал ей три трактата, содержания которых мы точно не знаем»; они были призваны показать ей «совершенный путь на небеса». Затем он вознесся на свои картонные небеса. Процессия остановилась у Баттер Кросс, к востоку от церкви, которая именовалась тогда большой церковью Сент-Джайлс. Нокс жил в доме, стоявшем почти напротив большой церкви, на втором этаже, так что искушение увидеть воплощение своих величайших страхов во всей ее королевской славе должно было быть непреодолимым; но Нокса нигде не было видно. У Толбута Марию встретили три девушки, одна символизировала Фортуну, две другие — Справедливость и Мудрость; затем она спустилась к Меркат Кросс, где у фонтана с вином ее встречали четыре еще более пышно одетые девушки. Следующей остановкой был Салт Трон; там Марии пришлось выслушать суровую нотацию относительно запрета мессы, а также полюбоваться на разыгранный перед ее глазами на помосте спектакль, посвященный страшной судьбе Кора, Датана и Авирама, сожженных за участие в восстании против Моисея. Планировали даже сжечь чучело католического священника, однако «сему воспрепятствовал» Хантли. Тем не менее французские придворные из свиты Марии сочли представление «смехотворным, оскорбительным и вызывающим». У Низербоу, восточных ворот Эдинбурга, под пение псалмов был сожжен дракон — символ Антихриста. Наконец, по возвращении в Холируд прозвучал еще один псалом, а дети с повозки покорнейше попросили Марию принять в дар от горожан серебряную посуду стоимостью в две тысячи марок. Мария завоевала сердца горожан способом, какой знали только хорошо воспитанные французские принцессы, и на ее стороне было достаточно знати, чтобы гарантировать ей поддержку совета. Однако необходимо было разрешить конфликт с религиозной оппозицией, и чтобы добиться этого, она сочла себя обязанной испробовать свое обаяние на Ноксе, бездумно проигнорировав советы тех, кто утверждал: Нокс не поддается на женские уловки. В конце концов, поэты и придворные во Франции постоянно уверяли ее в том, что своим очарованием она может сравниться только с богинями древности. Итак, в четверг 5 сентября, всего лишь через три дня после торжественного въезда, память о котором была еще свежа, правящая королева Мария встретилась со своим подданным проповедником Джоном Ноксом. То было их первое личное столкновение.