Суворов - Андрей Богданов Страница 37

14 сентября 1769 г. в Бресте, получив приказ на передислокацию, Суворов подтвердил: «Мне здесь делать нечего… Здешняя провинция вовсе очищена», — и ночью выступил в поход. 17 сентября его отряд вошел в г. Люблин — центр обширного Люблинского воеводства, лежавшего на рубежах польских, белорусских, западно-украинских и австрийских земель. К северу от Люблина, примерно на равном расстоянии от него, находились г. Брест (восточнее) и Варшава (западнее); к югу — Львов на востоке и Краков на западе.

Спокойствие района было особо желательно ввиду того, что по его восточным рубежам проходила важнейшая операционная линия Главной русской армии в предстоящей кампании против турок, которую уже начал планировать П.А. Румянцев со своими единомышленниками. В Варшаве таким был полномочный министр России князь Михаил Никитич Волконский: боевой генерал, хорошо знакомый с Польшей и сложностями ее умиротворения. Именно он, помня Суворова по Семилетней войне, приказал Веймарну направить Александра Васильевича в Люблин.

Задача, поставленная перед Суворовым, казалась невыполнимой. Протянувшиеся на сотни верст леса и болота, непроезжие дороги, замки шляхты и укрепленные католические монастыри создавали идеальные условия для действий конфедератов. Австрийская граница, непроницаемая для русских войск, скрывала за собой места сосредоточения и обеспечения повстанческих отрядов. Венский кабинет делал все, чтобы усложнить положение «союзной» России в турецкой войне.

Местная администрация и значительная часть шляхты была лояльна королю, но, как принято в Польше, не упускала случая навредить русским, своей победоносностью и добротой вызывавшим раздражение, переходящее в черную зависть, от которой недалеко до ненависти. Пан или ксендз, угощавший русских кофе, мог быть шпионом или просто из вредности передать конфедератам подслушанный за столом разговор. А мог, проводив гостей, вооружиться и ускакать к партизанам, чтобы совершить диверсию.

Ситуация была похожа на Афганистан второй половины XX — начала XXI в., с той разницей, что религиозные фанатики из польской шляхты говорили по-французски, а вдохновлявшие их ксендзы вместо арабского использовали латынь. Единственным — и стратегически важным — отличием было отсутствие у движения конфедератов народной поддержки. Паны и ксендзы разумно отказались от мысли вооружать простонародье, понимая, что оружие обернется на них самих.

«Салонная» партизанщина, главной движущей силой которой выступали истеричные шляхтянки, за танцами и бокалом вина подбивавшие панов совершать «подвиги» за веру и «шляхетные вольности», казалась неискоренимой ввиду отсутствия у русских серьезных военных сил и присутствия у них сословной солидарности с повстанцами: в сущности милыми, культурными людьми, с которыми приятно было танцевать и говорить по-французски.

Только такие «звери», как полковник сербских гусар Древиц, немец, не удосужившийся за годы службы выучить русский язык, могли всерьез гневаться на конфедерата, который, будучи раз пойманным и разоруженным, в нарушение «честного слова» не воевать попадался с оружием вновь. Неизвестно, правдив ли записанный позже, в середине 1790-х гг. слух о том, что Древиц даже рубил таким клятвопреступникам кисти рук ^[37]. Однако Суворов писал о Древице в большом раздражении, считая его варварское поведение позором для русской армии (Д I. 106).

Александр Васильевич ограничивался тем, что, отобрав у конфедератов огнестрельное оружие, отпускал их по домам на конях и с саблями, взяв подписку больше не грабить и не выступать против русских; при этом после наступления мира оружие и амуницию обещал вернуть (Д I. 83). Утомившись разоружать одних и тех же панов, он потребовал брать у них не только личную подписку, но и письменное поручительство из ближайшего монастыря, грозя наказать поручителя штрафом, если его духовный сын вновь нарушит слово (Д I. 117). Удар «по карману» был, по мнению Суворова, высшей мерой наказания для этих милых людей, коли шляхта мало ценила свою честь.

Для контроля огромной территории Александр Васильевич имел 3–3,5 тысячи солдат разных полков: линейный батальон и команду егерей Суздальского, две роты Нашебургского и роту Казанского, 5 эскадронов 5-го кирасирского, по 2 — Владимирского и Воронежского, 1 — Санкт-Петербургского карабинерского, плюс 170 недисциплинированных казаков, постоянно создававших ему головную боль. В приданной Суворову артиллерии было 2 единорога и 16 пушек (Д I.107).

Умиротворить этими силами воеводство, используя систему постов, как планировалось в Варшаве, было нельзя (Д I.42). Конечно, Суворов не думал, что шляхта, даже в значительном числе, способна нападать на солдат. Реляции отдельных командиров о якобы бывших сражениях с конфедератами возмущали Александра Васильевича до глубины души. «Какая такая важная диспозиция с бунтовщиками? — писал он Веймарну. — Только поспешность, устремление и обретение их… должно не поражать их, но топтать и раздавлять… с праведным желанием окончания здешних беспокойств!» (Д I.106).

Его собственные офицеры готовы были атаковать обнаруженного неприятеля с ничтожными силами. Суворов, с одной стороны, предостерегал от этого: «ибо по должности моей я, как за храбрые совокупленные воинским искусством дела похвалять и высшему генералитету рекомендовать не примину, так и за неосторожности, от которых бывает неудачливый конец, впредь взыскивать буду». С другой — в том же приказе командирам отрядов и постов о «надлежащей воинской осторожности» от 7 февраля 1770 г. намекал, что это не его тактика: «Господин генерал-порутчик фон Веймарн мне прописывает, чтоб малых партий не посылать, о чем и я напоминаю» (ДI. 73).