Юрий Богатырев. Чужой среди своих - Наталья Боброва Страница 37

А у Юры вес большой. Я советую:

– Ты просто придержись, тебя будут страховать на веревке, и ты спокойно спрыгнешь.

– Ладно, что ты мне говоришь…

Он сверху встал на мост и, когда это все увидел, естественно, испугался. Но поскольку поспорили на коньяк – он пошел. И сделал три или пять шагов. Естественно, его заболтало, естественно, он стал падать и схватился за проволоку, чего нельзя делать. Он своим весом маханул вниз – и она у него из рук вырвалась. Вся кожа на ладонях слетела…

Я сначала этого не увидел. Он встал – и стоит молча.

– Чего ты стоишь?

Он протягивает руки в крови. Просто кровавые перчатки. Ужас!

А вечером он уже играл спектакль «Мятеж» и вышел с забинтованными руками – как будто принимал участие в боях. Заживала эта рана долго, он ничего не мог взять в руки – ведь вся кожа, как перчатки, слетела.

После этого он никогда больше не пытался пройти по проволоке, но зауважал меня просто до неприличия. Все удивлялся:

– Я не понимаю, как ты это делаешь. Сознаю – и не понимаю.

Он хотел сам почувствовать, вникнуть, понять, как человек может идти по этой струне и создавать образ, танцевать:

– Когда я встал на проволоку – то понял: это невозможно! А ты на этом канате танцуешь «Токкату» Баха, пляшешь русские и цыганские танцы, делаешь сальто, всякие пируэты… Как?

Понять этого он не мог. А я не мог объяснить.

Этот случай стал толчком для него – он понял, что цирк действительно великое искусство. Он потом всех призывал:

– Идите в цирк и учитесь, как надо работать. С какой самоотдачей, на каком уровне. Каждый день там премьера – это принцип, закон цирка.

* * *

Юре приходилось очень нелегко, поскольку его внутренний и внешний миры были абсолютно различны. Я понимал, что нельзя было судить о нем только по ролям, которые он с блеском играл. На телевидении это был просто потрясающий «Мартин Идеи». Или Манилов в «Мертвых душах» – он так увлеченно работал над Гоголем! В кино – «Объяснение в любви», конечно, «Свой среди чужих…», «Обломов», «Родня»… Но это все роли, пусть и прекрасно сыгранные.

Его внутреннее «устройство» было намного сложнее.

Да, он был просто гениальным артистом – и в театре тоже. Во всяком случае, равных ему я не знаю. Кстати, он не любил обсуждать свои театральные работы. А например, от «Тартюфа» все были просто без ума – так эмоционально заразительно он выдавал свой бешеный монолог… Мне тогда показалось, что в этом спектакле его роль – лучшая. Хотя там все были хороши – и Анастасия Вертинская, и Станислав Любшин…

* * *

Он очень много работал, все остальное его как бы отвлекало. Поэтому, если у него было свободное время, он рисовал. В силу своей популярности он уже не мог свободно ходить по общественным местам…

Но! Он никогда не был доволен. Это звучит банально, но это чистая правда. Я редко его видел довольным. Причем ничье мнение его особо не интересовало. Может быть, потому, что он был высокообразованным, интеллектуальным человеком.

* * *

Я считаю, что личность рождается сразу. Личность – от рождения. Потом уже начинаются нюансы – она попадает в определенную среду, ее как-то используют…

Юра был личностью от рождения. И жил он категориями очень глубокими, великими… Набоковым… Пастернаком, которого читал постоянно. Он выстроил внутри себя очень тонкий мир.

Я не зря говорю о его «публичном одиночестве», поскольку он даже и при самом активном общении все равно никогда не раскрывался до конца.

Он был достаточно скрытным человеком.

И это не было благоприобретенное качество характера. Это было скорее состояние души.

Да, у него все как-то не складывалось в личной жизни. Но я думаю, что он и не очень-то стремился к какому-то банальному бытовому благополучию.

Он был фаталист – всегда думал, что все в жизни произойдет само собой. А когда это не происходило – как бы терпеливо ждал. Постоянно ждал, но никогда не прикладывал активных внешних усилий… К тому же он всегда был безумно занят.

Иногда мы вместе ходили на Ваганьково. Блуждали там по аллеям, рассматривали памятники… Юра все время говорил мне:

– Смотри, сколько наших людей здесь. После нашей смерти все будет по-прежнему… Только нас не будет.

Я не любил таких разговоров и всегда обрывал:

– Ну, хватит, утирай слезы-сопли, пошли.

* * *

Я бывал у него в общежитии на Манежной улице.

Уже популярный, много снимавшийся, он все-таки жил в общежитии – огромной коммунальной квартире. Правда, у него была одна из лучших комнат. Но ему там приходилось нелегко – слишком на виду. Его стали узнавать. Когда он уже стал популярным артистом, то, естественно, не хотел, чтобы видели, как он кушает или кто к нему приходит…

И он стал после спектакля чаще приезжать к нам. Регина его кормила, и он как бы успокаивался. В знак признательности он дарил нам много своих рисунков. Особенно на Новый год – всяких астрологических зверюшек. Помню, как-то всем нарисовал хрюшек – голубых, розовых, желтых…

Кстати, таксисты денег с него никогда не брали – только автограф и телефон, чтобы попасть в театр. Его везде узнавали на улице. Причем, может, вначале это ему и было приятно, стимулировало, но потом стало раздражать…

* * *

У нас дружба основывалась на совместном «отдохновении». Или у нас дома, или у него.

Иногда я к нему приезжал, чтобы поговорить о чем-то серьезном. Сидим, пьем кофе, он рисует. Мы молчим… Проходит минут двадцать – он что-то спросит… Какое-то успокоение было для нас обоих в таком общении.

Я никогда не слышал от него плохого отзыва ни о ком. Он не выносил сплетни, обрезал: «Меня это не интересует». Сразу прекращал всякие подобные разговоры. А между тем актерам столько комплиментов наговаривал! Матом не ругался – его язык был на удивление чистым.

А ведь Юра был очень раним. Его можно было обидеть просто взглядом. Он обижался на все, что угодно. И сразу уходил в свою комнату, чтобы его никто не видел в этом состоянии.

Разряжался Юра по-своему. Очень много плакал. Видимо, сказывалось нервное состояние возбуждения после спектакля. Он мог просто сидеть на кухне и реветь.

– Ты чего?

– Я такой несчастный! Меня никто не любит…

Он мог наговаривать, настраивать себя сам на эту ноту и часами реветь… Потом это проходило.

Причем он не ждал, чтобы его стали успокаивать. Это даже его раздражало. Видимо, он должен был выплакаться. Потом он брал телефон, звонил друзьям, подругам… Очень уважал Мишу Козакова. С ним разговаривал всегда очень серьезно, к его словам прислушивался.

Все хорошие артисты были для Юры авторитетом. Он уважал труд всех, но не выделял никого. Ему очень нравилось, как работает Саша Калягин, он очень любил Никиту Михалкова. Никита был ему как брат. Их тянуло друг к другу. Они прекрасно понимали друг друга. И Юра готов был откликнуться на любое предложение Никиты. Он его просто боготворил – поскольку Никита и дал ему шанс по-настоящему заявить о себе как об актере. Да и Никита его очень любил. Я слышал их разговоры, по телефону – так могут разговаривать только друзья. Юра был очень ему благодарен и… обиделся, когда Никита не взял его в фильм «Раба любви». И тогда Никита придумал портрет Максакова.