Советская военная разведка в Китае и хроника «китайской смуты» (1922-1929) - Михаил Алексеев Страница 37

19 сентября 1925 г. Берзин в связи с полученной телеграммой об аресте Бурлакова предписывал «Рябинину» (Рыбакову) принять вместе с «Гришкой» (К. Салнынем) все меры для ликвидации последствий, «не стесняясь средствами». 11 ноября 1925 г. на имя Берзина из Харбина была отправлена телеграмма, сообщавшая, что дело «Аркашки» (Л. Я. Бурлакова) передано Мукденскому окружному суду и что по всем линиям приняты меры, чтобы установить связь и освободить «Аркашку».

При допросах Бурлаков подвергался страшным пыткам, но ни в чем не признался. Более того, желая «замести» следы и не позволить раскрыть свою причастность к советским спец-органам, Бурлаков выдавал себя за члена белобандитской организации, которая на территории СССР в районе Забайкалья планировала подрыв полотна железной дороги. Он утверждал, что взрывчатка предназначалась именно для этой цели и перевозилась через Китай по КВЖД транзитом.

По суду Бурлаков получил восемь с половиной лет каторги при мукденской тюрьме. Чтобы довести свою версию о принадлежности к белым до логического конца, в 1928 г. он подал через китайские власти в адрес генконсульства СССР в Мукдене просьбу на имя ВЦИК о помиловании и принятии в подданство СССР.

Уже после освобождения Бурлаков подготовил доклад об обстоятельствах дела, в котором достаточно подробно остановился на своем пребывании в тюрьме. Это небезынтересно с познавательной точки зрения: здесь и психология китайских полицейских и смотрителей тюрем, и подробности тюремного быта (а через тюрьмы проходили и китайская агентура, и советские граждане – сотрудники IV управления и Коминтерна, а также служащие КВЖД); здесь, наконец, описание мытарств самого героя.

До эпатирования в Мукден Бурлаков провел две недели в харбинской тюрьме, где получил «с воли» заделанную в пуговицу «цидульку», сослужившую ему большую службу, так как позволила ему выработать линию поведения на допросах. Поэтому ему удалось уточнить свои первоначальные показания, «назвавшись мстящим большевикам за убийство отца».

Из Харбина Бурлаков был переведен в мукденскую каторжную тюрьму. Говоря о пенитенциарной системе Китая, Бурлаков дает ценные советы и рекомендации соратникам. Прежде всего, «идя на рисковое дело», каждый товарищ должен был иметь лишнюю сотню в кармане. Деньги – это был в Китае такой документ, с которым можно было обойти много препятствий, только не нужно было бояться давать взятки. Будь то простой полицейский или начальник полиции – разница заключалась лишь в том, что от первого можно было отделаться десяткой, а от второго – сотней. Допросы китайцы вели бессистемно и руководствовались чаще всего только фактами и вещественными доказательствами, обнаруженными в ходе ареста, и если арестованный аргументированно мог объяснить происхождение найденных при нем предметов или вещей, привлекая свидетелей, то это могло оказать положительное воздействие. Отсюда не следовало пренебрегать никакими знакомствами, которые могли пригодиться, а лучше всего было обзаводиться солидными знакомствами. Необходимо было вести себя на допросах тихо, так как китайцы любили смирных, не нужно было противоречить в мелочах, зато нужно было быть настойчивым в фактах. Китайцы мстительны, но достаточно было похвалить их, и месть могла перейти в доброжелательство. Пытки при допросах китайцы применяли по букве закона, а не по необходимости, и избежать пытки можно было только подкупом или расположением к себе.

В мукденской тюрьме Бурлаков просидел четыре года и шесть месяцев. Около года его продержали в одиночке, а последовавшие за этим восемь месяцев – в кандалах.

Кормили в тюрьме скверно. Русские получали по 1,5 фунта хлеба, 6–8 золотников мяса (золотник – 1 /96 фунта, в современном исчислении 4,26 г. – Авт.) и несколько картофелин. Причем мясо выдавалось сырым, и готовили его или сами, или чаще всего сокамерники-китайцы.

Благодаря систематической помощи, поступавшей извне до советско-китайского конфликта на КВЖД в 1929 г., в отношении питания «жили сносно».

В китайской тюрьме, располагая деньгами, можно было выжить. Но если не было денег и связей на воле – это означало верную смерть, так как на тюремный паек в условиях антисанитарии прожить было невозможно.

Из двух тысяч китайских заключенных в мукденской тюрьме ежедневно умирали от трех до пяти человек. Медицинской помощи почти не оказывалось, если не принимать в расчет китайского «доктора», который лечил «пилюлями на простой глине».

Никакой дисциплины в тюрьме не было. Все порядки строились на купле и продаже. Начальник и администрация тюрьмы являлись монополистами «внешней» торговли, а старшины камер и коридоров – арестанты-долгосрочники – выступали монополистами «внутренней» торговли. Продавалось и покупалось все. Старшие корпусов торговали кандалами, камерами и т. д.

В тюрьме Бурлаков, чтобы выжить, прежде всего детально изучил часовой механизм. Ремонт часов был вызван не только любопытством, но и практической необходимостью, так как часовое мастерство поставило Бурлакова в привилегированное положение, т. е. заменило деньги, за которые в тюрьме покупался статус.

Материальная помощь с воли была вполне достаточна, но моральная или отсутствовала вообще, или принимала формы недопустимого бюрократизма и бесчеловечности (передачи поступали через сотрудников генконсульства СССР в Мукдене).

Наметок к побегам было много – вырабатывали различные варианты, но, когда дело доходило до практического применения, все планы коверкались, и от них «оставались рожки да ножки».

Один из вариантов был таков. С внешней стороны тюрьмы через стену должна была быть переброшена веревка. Бурлаков с товарищами, со своей стороны, должны были подготовить выход из камеры во двор, выбив косяк окна. Эта часть работы была проведена блестяще. Каково же было их удивление, когда за два дня до побега «с воли» была передана веревка с кошкой и сообщением, что и стену следовало преодолевать самим. К побегу готовились трое русских заключенных. Однако один из них отказался, поэтому двое оставшихся попросили у организаторов побега неделю отсрочки, «так как уход из камеры двоих, оставляя третьего, был бы нетоварищеским поступком». Не говоря о том, что оставшийся понес бы наказание за побег сокамерников. Организаторы побега на это не пошли, и снова начали разрабатываться новые планы…

Посещения в тюрьме на Бурлакова не распространялись, так как он, согласуясь со своими показаниями, старался держать себя как белогвардеец. И ему это удалось, потому что сидевшие здесь белые эмигранты относились к нему с доверием. За четыре года через тюрьму прошло немало русских, среди них было и несколько совграждан: Апрелев, служащий Даль-банка, «…Батраков, пекинский работник разведки, хороший парень, но невоздержанный». Попал в тюрьму, по словам Бурлакова, и некий Черемник, «эмигрант-поручик, агент Батракова, большая дрянь». Тюрьма не сломила советского разведчика.

Бурлаков вышел на свободу 14 апреля 1930 г. в обмен на пять китайских офицеров, взятых в плен во время вооруженного конфликта на КВЖД.

В первой половине 1926 г. в Харбине появился И. Г Чусов¹³⁵, окончивший, как и В. Т. Сухоруков, Восточное отделение Военной академии РККА в 1924 г. Он прибыл не из Москвы, а из Читы, где работал начальником разведотдела Сибирского военного округа. Пристроен он был примерно так же, как и его сокурсник.