Император Николай II и заговор генералов - Виктор Кобылин Страница 37

Родзянко был настоящей находкой для тех подлинных врагов Царского строя, какими были Гучков, Милюков, Львов, Некрасов, Коновалов, все московские толстосумы и очень многие другие. О социалистах я пока что ничего не говорю. Те, конечно, отлично понимали, что «русская Жиронда» расчищает путь для них.

О Родзянко писал еще Витте: «Родзянко человек неглупый, довольно толковый; но все-таки главное качество Родзянко заключается не в его уме, а в голосе – у него отличный бас» (СЮ. Витте «Воспоминания»). Министр земледелия А. Наумов, большой сторонник Думы и любимец «прогрессивной общественности», говорит о Родзянко: «На эту тему из уст краснобаев Таврического дворца полились громовые хлесткие речи. Родзянко, по свойству своего “глубокого ума”, стал вторить им басом…» (А. Наумов «Из уцелевших воспоминаний»).

Теперь о воспитанности камергера Родзянко: «В одной из групп стояла грузная фигура Родзянко. К нему подходит с обычной сладкой улыбкой Протопопов и, поздравляя с Новым годом, протягивает руку. Грубый Родзянко, не пошевеливая своим туловищем, зычным голосом произносит: “прочь! – ко мне не прикасаться”. Я стоял в нескольких шагах, видел все это своими глазами и слышал своими ушами» (кн. В. Шаховской (министр торговли и промышленности) «Sic transit gloria mundi.»). И это во дворце на Новогоднем приеме у Государя! И это для того, чтобы снискать себе еще больше расположения у того сброда, который заседал в Думе, сплетничал в салонах и распространял клевету в Армии! А Иван Солоневич со свойственной ему прямотой открыто говорит: «Впоследствии М. Родзянко – самый массивный, самый громогласный и, по-видимому, самый глупый из участников заговора, – писал о том, что с революцией или без революции, – Россия все равно была бы разбита» (И. Солоневич «Великая фальшивка февраля»).

В общем, ни обращение министров (восемь из них обратились даже с письмом к Государю), ни, как всегда, скандальное и бестактное выступление «умного» председателя Думы, ни убеждения «милых» родственников не смогли (и слава Богу!) разубедить Государя в правильности принятого решения. Мельгунов, которого уж никак нельзя заподозрить в монархических чувствах (народный социалист), пишет, что очевидно, исключительное упорство, проявленное Николаем II, никакими посторонними влияниями объяснить нельзя, а тем более, “немецко-распутинским” окружением Александры Федоровны, как продолжал думать ген. Деникин в своих “Очерках русской Смуты”. По словам Вел. кн. Николая Михайловича, Царь уже в начале войны стал считать назначение Николая Николаевича “неудачным”» (С. Мельгунов «Легенда о сепаратном мире»).

Но было еще одно обстоятельство, которое яростно отрицается людьми некомпетентными и подтверждается лицом чрезвычайно компетентным. Я имею в виду политические планы Николая Николаевича и его приспешника кн. В. Орлова. Данилов, Бубнов, о. Г. Шавельский (хотя последний и писал, что Вел. Кн. говорил, что «ее» надо заточить в монастырь»), писали, что Николай Николаевич и не думал ни о чем «таком», но, конечно, только с о. Г. Шавельским Николай Николаевич мог говорить о «таких» вещах. Все эти разговоры и настроения Ставки становились известными в Царском Селе, и Государыня видела в смене Командования и предупреждение государственного переворота, задуманного дядей Государя, который все же через полтора года принял участие «коленопреклоненно» в перевороте, на этот раз удавшемся. Когда Министр двора Фредерикс начал было заступаться за Великого князя перед Государем, Государь хлопая рукой по папке, сказал: «Здесь накопилось достаточно документов против В. кн. Николая Николаевича. Пора покончить с этим вопросам» (Ген. А. Спиридович «Великая война и Февральская Революция»).

23-го августа был отдан следующий приказ: Приказ Армии и Флоту 23 августа 1915 года.

«Сего числа Я принял на себя предводительствование всеми сухопутными и морскими вооруженными силами, находящимися на театре военных действий.

С твердой верой в милость Божию и с непоколебимой уверенностью в конечной победе будем исполнять наш святой долг защиты родины до конца и не посрамим земли Русской. Николай».

В тот же день был подписан рескрипт на имя Великого князя с назначением его Наместником Кавказа на место уволенного на покой Воронцова-Дашкова. Николай Николаевич брал с собой Янушкевича как помощника по военной части и, с позволения Государя, кн. Орлова, который до этого, был начальником походной канцелярии у Государя, как помощника по гражданской части. Еще в Барановичах, куда приезжал Государь, возникла эта странная дружба Николая Николаевича с кн. Орловым. Об этом пишет всегда хорошо информированный по долгу своей службы ген. Спиридович: «Будучи в Барановичах, князь Орлов каждый день ходил к Великому князю, часто с портфелем и иногда они ездили вместе кататься на автомобиле. Все это знал и видел из окна своего вагона Государь. Он не скрывал иногда тонкой иронии, указывая лицам свиты за пятичасовым чаем на уезжающих друзей. Знавшим характер Государя было ясно, что эта новая дружба не очень нравится Государю.

Слухи о какой-то интриге, которую как бы боялись называть своим настоящим юридическим термином, т. е. заговором, были столь настойчивы, что даже такой осторожный и тонкий человек, как Мосолов, и тот имел беседу с графом Фредериксом. Последний не хотел верить в серьезность слухов, называл их сплетнями и тогда так и решили во дворце, что это великосветская сплетня, пущенная князем Орловым. Но вот теперь, в настоящую поездку, в настоящий момент, в связи с пришедшими из Москвы сведениями об устранении Государя, слух о заточении Императрицы приобретал большой смысл и получал серьезный характер… В свите был развал. За князем Орловым тянулся полковник Дрентельн. Получалось дикое, ненормальное положение: самая ближайшая Царю Его часть – Военно-Походная Канцелярия, была в оппозиции к Государю и Его семье, а ее главный начальник – главнокомандующий Императорской Главной Квартирой, Министр Двора, Фредерикс, который по должности должен бы и объединять и руководить всей свитой, – был развалина.

Наш Дворцовый Комендант Воейков отлично понимал и всю ненормальность, и всю серьезность тогдашнего положения, и он горой встал за Государя и Царицу, хотя и понимал отлично их ошибки, особенно в отношении Распутина» (Ген. А. Спиридович).

Это было в конце июня, а после перемены Верховного командования Спиридович записал: «После отъезда Великого князя стало как-то легче. Как будто разрядилась гроза. Кто знал истинный смысл совершившегося, крестились. Был предупрежден государственный переворот, предотвращена государственная катастрофа» (А. Спиридович).

Начальником штаба Верховного главнокомандующего Государь назначил главнокомандующего Северо-Западным фронтом, генерал от инфантерии Михаила Васильевича Алексеева. В последнее время его многие критиковали и злые языки говорили, что он получил повышение, сдав все крепости. Многие из высших военачальников приветствовали его назначение, другие же, в особенности Рузский, резко порицали. Все сходились только на том, что Алексеев работящий и необыкновенно трудоспособный человек. Выбор его объясняли личной симпатией Государя.

Чрезвычайно интересны записи о. Г. Шавельского от 21 августа за два дня до смены Командования в Ставке, где находился, вызванный туда ген. Алексеев. Оказывается, Николай Николаевич перешел на «ты» с Алексеевым. «Когда я вошел к Великому князю, у него уже сидел генерал Алексеев. Великий князь сразу же обратился к нам. “Я хочу ввести вас в курс происходящего. Ты, Михаил Васильевич, должен знать это, как начальник Штаба; от о. Георгия у меня нет секретов. Решение Государя стать во главе действующей армии для меня не ново. Еще задолго до этой войны, в мирное время, Он несколько раз высказывал, что Его желание, в случае Великой войны, стать во главе своих войск. Его увлекала военная слава. Императрица, очень честолюбивая и ревнивая к славе своего мужа, всячески поддерживала и укрепляла Его в этом намерении. Когда началась война, Он назначил меня Верховным. Как вы знаете оба, я пальцем не двинул для своей популярности. Она росла помимо моей воли и желания, росла и в войсках и народе. Это беспокоило, волновало и злило Императрицу, которая все больше опасалась, что моя слава, если можно так назвать народную любовь ко мне, затмит славу Ее мужа. Увольнение мое произвело самое тяжелое впечатление и на членов Императорской Фамилии, и на Совет министров, и на общество… Конечно, к должности, которую Он принимает на себя, Он совершенно не подготовлен. Теперь я хочу предупредить вас, чтобы вы, с своей стороны, не смели предпринимать никаких шагов в мою пользу… Иное дело, если Государь сам начнет речь, тогда ты, Михаил Васильевич, скажи то, что подсказывает тебе совесть. Также и вы, о. Георгий”» (о. Г. Шавельский «Воспоминания»).