Дети лагерей смерти. Рожденные выжить - Венди Хоулден Страница 37

Как только карантин кончился, они приступили к работе. С момента прибытия из Аушвица прошло две недели. Первая смена просыпалась в 3 часа утра, в 4.30 происходил сбор и построение, а работа начиналась в 6.30 с кратким перерывом в полдень. Пока не привезли станки, работа казалась несложной. Женщины занимались мелкими деталями. Дни тянулись бесконечно долго, девушки постепенно теряли волю к жизни. «Все были расстроены, нам было необходимо друг друга подбадривать… Главным испытанием было стоять на протяжении всей смены и ни с кем не разговаривать».

К тому времени, как пришли последующие поезда из лагерей, работа была четко организована и всех новоприбывших сразу направляли на рабочие места. «Нас провели на завод на холме и сразу заставили приступить», – говорит Анка, которой в первую очередь показали, как ставить заклепки на хвостовой киль. Детали были тяжелыми, их сложно было удержать, но на заводе было тепло и сухо, за что заключенные были бесконечно благодарны. «Я ни разу в жизни не видела склепывающую машину, как и никто из моих друзей. Несложно догадаться, что ни о каком мастерстве речи не шло. Мы работали по 14 часов в сутки, офицеры к нам придирались, но вокруг не было газовых камер, и это единственное, что имело значение».

«Мы взялись за работу, и поэтому немцы проиграли войну!» – говорит Сала. А Приска добавляет: «Мы сделали столько ошибок, что ни на одном самолете этой фабрики нельзя было лететь!»

Женщины работали парами на неотапливаемых цокольном и первом этажах. Стоя в неудобной обуви на холодном бетоне, они по очереди брали клепальные машины и дрели и работали над крыльями, которые лежали на опорах и подмостках. Другие занимались сваркой, обтачиванием, полировкой, лакировкой, а следующие сортировали детали или шлифовали алюминиевые листы. Для всех этих женщин с прекрасным образованием, не знавших физического труда, работа была изнурительной как морально, так и физически, руки уставали от плеч до кончиков пальцев и впоследствии болели днем и ночью. Вокруг царил непрекращающийся шум пневматических орудий и дрелей, воздух наполнялся металлической пылью.

Рахель со своей сестрой Балой была определена на завод Hildebrand, который 24 часа в сутки производил пропеллеры и мелкие детали самолетов. «Нам сказали, что если хоть она деталь покинет завод в ненадлежащем виде, то виноватого повесят у всех на глазах».

На заводе Freia на каждом этаже было по одному офицеру СС и группе женщин-надсмотрщиц, одна половина которых была злобной, другая – безразличной. Ежедневно выносились наказания, узники постоянно терпели побои. Однажды надсмотрщица с размаху ударила Приску по лицу за небольшую провинность, но можно сказать, что ей повезло. Анку избила надсмотрщица, которой едва было 20 лет. «Я была беременной, в тряпье, лысая, выглядела очень странно… она просто подошла и ударила меня. Не сказать, что было больно. Это было вне контекста». Анке хотелось кричать от «вопиющей несправедливости», потому что любой может подойти и просто так тебя ударить, а отплатить тем же было нельзя. «Та ситуация задела меня за живое больше, чем многие другие события».

Гражданские мастера, работавшие наряду с заключенными, редко говорили что-то, кроме приказов. Если они и пытались говорить, то использовали саксонский диалект, который был непонятен даже тем, кто знал немецкий. Некоторые из них служили в вермахте, но были либо слишком стары, либо имели контузии, поэтому остались в тылу. Все были довольны заниматься этой работой, лишь бы не идти на фронт. «Не думаю, что они понимали, кто мы и откуда, но ни один из них за все время ни разу не заговорил и не помог мне, – вспоминает Анка, находившаяся в паре со своей подругой Мицкой. – Никто не спрашивал, откуда мы и что с нами случилось. Никто не хотел осознавать происходящее. Они видели нас и отношение к нам надзирателей, но ни один не протянул кусок хлеба».

Одна из выживших, Лиза Микова, вспоминает случай, произошедший с ее подругой, фармацевтом по образованию. Старший работник ее цеха, Рауш, показывал все на пальцах. Однажды она неправильно его поняла и подала не ту деталь. Он швырнул деталь в стену, а потом ударил и девушку. Она ответила ему на чистом немецком: «Если вы скажете мне, что вам нужно, я это и подам». Рауш уставился на нее в изумлении: «Ты говоришь по-немецки?» – «Конечно. А вы что о нас думаете? Мы здесь все врачи, преподаватели, интеллигентные люди». – «Нам сказали, что вы преступницы и шлюхи, поэтому вас и побрили». – «Нет. Мы еврейки». – «Но ведь евреи – черные!» – воскликнул мастер, выражая распространенное нацистской пропагандой суждение.

После этого Рауш относился к ней с большим уважением. Но больше никто. Некоторые из охранников, узнав, что заключенные не преступницы и не проститутки, решили в это не верить. Разжиревшие чудовища, чья шея наплывала на воротник, а пуговицы рубашки едва не лопались, открыто потешались над этими новостями. Горбун по фамилии Лоффман из числа надсмотрщиков, окончивший с отличием школу гестапо и часто бросавший в женщин молотками во время своей смены, открыто заявил одной из девушек: «Это ты-то учительница? Да ты дерьма кусок!» Другие охранники были еще большими садистами и избивали женщин инструментами, хлестали веревками и пряжками. Угрюмый унтершарфюрер Бэк по прозвищу «Шара» раздражался на все подряд и мог поколотить любую женщину, которая ему не понравилась.

Но надсмотрщицы переходили все границы жестокости. Они не только били и хлестали кнутами, но и придумывали изощренные наказания, которые будут страшны именно по-женски. Они запрещали ходить в туалет, приказывали другим заключенным сбривать у кого-нибудь остатки волос или выбривать голову полосами. Одна особенно жестокая надзирательница, чтобы напугать заключенных, выстрелила из пистолета и попала одной из девушек в ногу. После ранения началось заражение и развилась гангрена.

Заключенные работали неделю ночных смен, неделю дневных, без отдыха. Иногда им позволяли мыться и стирать одежду. Раз в месяц избранные заключенные, работавшие в непосредственной близости к немецким представителям, отправлялись в Arbeitshaus (работный дом) XVII века, где помогали нищим. Это считалось роскошью, там был настоящий душ.

Для всех женщин рабский труд был невыносим из-за плохого питания. Это сильно сказывалось на физическом самочувствии. Многие падали в обморок, что существенно затормаживало производство, их били и пинали, чтобы вернуть в чувство. Узница Клара Лефова говорит, что существовало два основных правила: «Нельзя признаваться, что ты болен и что ты чего-то не можешь». Не паниковали они и когда услышали рев сирен: «Опасность быть убитым или получить ранение во время бомбардировки казалась не такой страшной, как жить под дулом пистолета СС». Втайне они приветствовали каждый союзный самолет и смеялись над каждым залпом зенитных артиллерийских снарядов, расположенных на близлежащих крышах. Если кто-то замечал подбитый американский или британский самолет, то «остаток дня был испорчен».

Несмотря на то, что труд каждого работника оплачивался в кассу СС, заключенным продолжали выдавать еду в ничтожном количестве и самого низкого качества. Ее часто описывали как «горячую мерзость». Преимущество было в том, что у каждой была своя миска, кружка и ложка, а это означало, что больше не придется есть руками, в которые глубоко впиталась грязь. Паек был размером с тот, что выдавали в Аушвице – прогорклое темное варево и кусок хлеба по утрам, подозрительно пахнущий суп из свеклы или тыквы на обед, и все это они ели сидя на полу. Клара Лефова вспоминает: «Так называемый суп из очисток. Иногда он был гуще, иногда водянистей. По длинному столу прогуливался наш немецкий Lagerführer (комендант лагеря), не позволяя никому туда присесть. Наготове он держал ремень с пряжкой, чтобы в случае необходимости сразу ударить». Также они научились вовремя закрывать глаза, потому что потеря даже одного глаза – это прямая дорога в Аушвиц и газовые камеры.