Дворец грез - Паулина Гейдж Страница 37

Я была потрясена и очень озадачена. Отец учил нас с Паари чтить фараона, по крайней мере, как земного бога, всемогущего, всемудрого, всевидящего, хранителя Маат, бога, по велению которого разливается и мелеет Нил. Слуги богов всегда были всемудрыми хранителями благополучия Египта, людьми, чьим первым долгом было давать фараону возможность осуществлять волю богов и подчиняться ему как живому воплощению всего, что они свято чтили. Слово фараона было закон, его дыхание несло Египту изобилие и процветание. — Почему фараон не уберет всех алчных верховных жрецов и не назначит людей более достойных? — поинтересовалась я. Печаль переполняла меня, мне захотелось плакать.

— Он не может, — коротко ответил Каха. — Они богаче, чем он, они более тесно связаны между собой, чем чиновники его правительства, они более способны влиять на его окружение, чем он сам. Он даже контролируют оплату мастеровым, которые работают над его гробницей.

— А как же армия? — Я думала о непоколебимой преданности своего отца фараону. — Почему он не призовет своих военачальников и не свергнет жрецов силой?

— Потому что армии надо платить, и, чтобы платить армии, фараон часто вынужден просить средства у жрецов. Кроме того, египетская армия сейчас состоит из многих тысяч иноземцев и наемных солдат. Если им не платить, они не будут повиноваться приказам, Если жрецы одобрят царский проект — будь то строительство храма, скажем, или путешествие в Пунт, или торговая экспедиция, — они дадут фараону свое позволение. Если нет, разумеется, он не может позволить себе их неодобрение. В прошлом году в новом храме фараона в Мединет-Абу [49]был выписан на стене новый календарь празднований. По этому календарю празднования в честь Амона проводятся раз в три дня, помимо общепринятых дней его почитания. Никто не работает в эти дни, Ту. Это было дурацкое решение, и я хотел бы верить, что у Рамзеса не было выбора. — Он поднялся, и я поднялась вслед за ним, чувствуя себя тягостно и неловко. — Для нашего следующего урока истории я хочу, чтобы ты обдумала то, что я тебе рассказал, и потом высказала мне свои мысли, и подумай, что бы ты сделала для того, чтобы восстановить Маат в Египте. Теперь пойдем.

Я неуклюже поклонилась и пошла в оцепенении, будто он подмешал в мое пиво мак.

Цифры Кахи не выходили у меня из головы. Я через силу занималась делами, что оставались еще на этот день согласно строгому расписанию: прогуливалась с Дисенк, обедала в своей комнате но всем правилам этикета, что быстро вошло в привычку, занималась музыкой с лютнисткой Гуи, которая постоянно раздражалась из-за того, что я левша. Я пыталась сказать себе, что Каха может ошибаться, что его видение ситуации с благим богом и жрецами — всего лишь мнение одного человека, но печаль моя росла, сердце будто обволакивал серый туман, отдаваясь жгучей болью в животе и воспламеняя мозг.

Я глубоко горевала о наивности своих родителей, о доверчивом неведении селян, которые верили во всемогущество фараона и верили: что бы ни случилось плохого, Могучий Бык [50]все уладит. Разве могло быть так, что его божественное происхождение оказалось неправдой, что он обычный слабый человек, нет, даже слабее других? Я страшилась этой мысли как огня. Меня учили, что священный урей, [51]вздыбленная кобра на двойной короне, [52]может плюнуть ядом в любого, кто попытается причинить вред царю. Почему же Уаджет, [53]владычица заклинании, защитница царей, не заплевала этих продажных жрецов своим праведным ядом? Или Амон лишил ее могущества и сделал беспомощной?

Той ночью я лежала на своей кушетке не в силах уснуть. Мирные тени покоились на стенах моей комнаты. Простыни были прохладными и мягкими. В неподвижном воздухе не слышалось ни звука. Гармония темноты и покоя была полной. Я начала плакать, слезы тихо текли по моему виску на подушку. Я не знала, почему плачу, но мое ка знало. По рассыпавшимся иллюзиям, по разрушенной нежно любимой действительности, чьи цвета и очертания были близки и дороги мне от рождения. Эта действительность была обманом. Или нет? Ведь в прошлом Египта это не было обманом. Наверняка возможно как-то восстановить правду Маат, восстановить могущество и божественность фараона, восстановить праведное поклонение… Я зажала рот обеими руками, слезы потекли быстрее. Милые фантазии моего детства было невозможно восстановить. Они погибли, рассыпались в прах и были унесены прочь сильным ветром слов Кахи. У меня ничего не осталось.

Выплеск эмоций не принес облегчения. Постепенно слезы перестали литься. Я вытерла лицо покрывалом, думая со злостью, как бы переживала Дисенк, если бы узнала, что я стерла ее волшебные мази, которые она так старательно накладывала мне на лицо каждый вечер, и попыталась успокоиться, но не смогла. Мои глаза горели. Тело было напряжено. В конце концов я встала и, завернувшись в полотняный халат поверх ночной сорочки, вышла на галерею.

Дисенк тут же проснулась, потому что, когда я переступала через нее, мой халат коснулся ее лица. Она села.

— Что-то случилось, Ту? — прошептала она без следов дремоты в голосе. — Ты заболела? — Она была прекрасной охранницей.

— Нет! — прошипела я в ответ. — Я не могу уснуть и решила немного побродить возле дома.

— Я пойду с тобой. — Она нащупала на полу свой халат, но я схватила ее за руку:

— Нет! Пожалуйста, Дисенк! Только один раз позволь мне побыть одной. Обещаю, я не буду выходить.

Она начала отрицательно мотать головой еще до того, как я закончила говорить.

— Это запрещено, — сказала она твердо, с тревогой в голосе. — Меня накажут. Возвращайся в постель, и я принесу тебе успокоительное питье.

У меня было чувство, что я пыталась прорваться сквозь папирусовые заросли. Мягкие листы гнулись и поддавались, готовые уступить, но жесткие стебли тут же возвращали их обратно, как только я отпускала руку. Мне хотелось встряхнуть ее. Вместо ответа я повернулась и зашагала прочь по галерее. Она слабо запротестовала, и затем я услышала за спиной ее легкий топоток.

Лестница вела в темноту. Я рассеянно спустилась по ней, прошла мимо пустого стола главного управляющего и оказалась на галерее, которая сворачивала под прямым углом и вела в гостиную. В конце галереи на полированном полу дрожали слабые желтоватые отблески света. Он еще работал в своем кабинете. Не потрудившись сообщить Дисенк о своих намерениях, я подошла к двери и постучала. Она тихо вскрикнула за моей спиной, но было слишком поздно. Дверь открылась.

— Прости меня, Харшира, но мне надо поговорить с тобой, — быстро, чтобы опередить Дисенк, сказала я.