Сиамский ангел - Далия Трускиновская Страница 37

— Третий час, — сказал Марек, хотя его не спрашивали.

— Третий? — девчонка, видимо, до сих пор не осознавала, что тут же, на лестничной клетке, стоит невысокий плечистый парень, с легкой курчавинкой, с лицом узким и точеным на библейский лад, но при этом светловолосый и светлоглазый.

— Почти половина третьего, — и Марек шагнул к ней, чтобы показать циферблат часов.

Лестничная площадка между этажами была шириной чуть побольше метра. Девчонка шарахнулась.

— Если ты только ко мне притронешься — закричу!

— Да кому ты на фиг нужна? — как можно удивленнее спросил Марек.

Только теперь до него дошло, что девчонка пьяновата.

Она же нашла в мобилке еще один номер.

— Леша? Леша, это я, Ася! Слышишь? Ася! Аська! Леша, ты можешь за мной приехать к «Марокко»? Леша!..

Очевидно, собеседник вырубил телефон.

Надо будет как-нибудь днем заглянуть в это самое «Марокко», подумал Марек, и оценить обстановку. Не иначе, как там пальмы в горшках и фальшивые попугаи к ним привинчены.

Где-то когда-то он уже видел пальму с игрушечным попугаем и знал же, что птичка пластмассовая, обклеенная куриными перьями, а никакое не чучело, однако накатила брезгливость, и его чуть не стошнило.

Впервые это случилось, когда он совсем маленьким заскочил на бабкину кухню и увидел куриные потроха…

А девчонка выковыривала кровь из-под ногтей…

Марек кинулся вниз по лестнице.

Он не мог смотреть на это яростно раскрашенное личико, на острые модные жгутики темных волос и на блестящую маечку, под которой рисовалась грудь без всякого бюстгальтера, тоже не мог смотреть, потому что видел длинные, неприятно длинные белые пальцы с черными ногтями…

Ему удалось справиться с собой, и он встал посреди двора, сцепив перед собой руки и бормоча что-то такое, из формул своего личного аутотренинга. Обычно ему помогало, когда он вызывал в памяти картинку со свежими, в крупных каплях дождя, цветами, сиренью или розами. Банально, да, но если помогает?

Потом Марек пошел прочь.

Ему было любопытно, вызовет ли девушка хоть какого идиота на машине, а если не вызовет — то куда денется, но гораздо любопытнее — что это за тип на кабриолете и какие у него отношения с ней. Если она в будничной своей кофточке идет с ним ночью в клуб, в это самое дурацкое «Марокко», а потом он куда-то ее быстренько отвозит, чтобы помчаться за дурой Аськой, то ведь, наверное, интимом и не пахнет?

Дура же Аська тоже вышла во двор. И тот, с кем она сейчас говорила по мобилке, вряд ли был рад звонку.

— Ты мудак, ты психопат! — восклицала она. — Тебя в дурдом пора! И не ищи меня больше никогда! Что? А я тебя не люблю! Понял? Я тебя не люблю! Ну и люби дальше!

Ого, подумал Марек, вот ведь страсти-мордасти! Это у них, значит, любовь такая интересная.

Как сказала бы она — всяко бывает…

Он взялся за лоб.

Вот сейчас голова должна была стать легкой, а тело — поплыть, поплыть… Сколько там, в голове, теперь градусов? Уже, наверное, за тридцать восемь. Кофе сделал все, что мог. Теперь — домой и спать, спать…

Утром все-таки нужно быть в форме.

* * *

— Ну, привет, — сказал Марек голому, уже не удивившись его присутствию во сне. Голый стал постоянным персонажем, хотя являлся всего-то в третий раз.

— И тебе.

— Простирал бы ты это, что ли, — предложил Марек. Ему показалось, что голый мужичок пытается ладонями согнать с ткани налипшую коричневую глину.

— Ризам надлежит быть грязными, — отвечал тот. — А у меня, гляди, все еще чисты.

— У тебя крыша едет, ничего себе чисты, — возразил Марек.

Тряпье, разложенное на песке, было рябым, пятнистым, иные пятна бугрились, на иных слой грязи потрескался, но запаха от них Марек не ощутил и даже задумался — а был ли у него когда сон с запахами?

Он знал, что сейчас живет во сне, но ничего страшного не происходило, и потому силком выдираться из видения он не стал.

— А он вон сказал — белые у тебя ризы, отчего они белые? Оттого, что замарать их побоялся, грешно идти в замаранных. Так я говорю. Белизной он меня и покарал…

— Кто тебя покарал?

Это они во сне говорили впервые. И сразу перешли на ты, хотя голый, разглаживавший ладонями одежду, похожую на родительскую простыню, был уже немолод, тело имел старое, хоть и поросшее черным без седины волосом, а тощее и обвисшее.

— Так ведь и тебя покарали, — голый негромко и даже по-своему добродушно рассмеялся. — А ты и не заметил? Так ведь и тебя спросят — чего в белых ризах ходишь? И что ответишь? То-то…

Марек хотел сказать, что на нем длинный серый свитер с темными резиновыми буквами и черные джинсы, но протянул вперед руки — и увидел, что на них нет рукавов.

Была на Мареке, как оказалось, майка чуть ли не по колено, невозможного размера и — грязно-белая. Он посмотрел вниз и увидел свои босые ноги.

— Вот! Вот! — торжествующе возгласил голый. Он, сидя на корточках, смотрел на Марека снизу вверх, но так, как если бы он был тут главным.

Майка могла попасть в сон из гардероба старшего брата. Он был немногим крупнее Марека… но не настолько же?..

— Белые у тебя ризы, Мариан, — укоризненно произнес снизу голый. — Отчего они белые? Отчего они белые?!

— Чайка, — ответил Марек. — Она тоже белая. Но не вся.

— Да, чайка, — согласился голый. — Когда-то она была черной. Зато теперь к ней никакая грязь не пристанет. Чайке уже можно быть белой.

— У нее морда черная.

Марек сказал это и понял, что врет. На свете не было больше чаек с черными мордами, ни одной не осталось.

Голый, разглаживая грязную простыню, тихо смеялся.

— Вот она, твоя чайка… — и показал на черное пятно, действительно — крылатой формы. — Летит, летит…

И тут же оказалось, что рядом сидит на кухонной табуретке бабушка-полячка. Она всегда была очень старой — такой и осталась. Бабушка пела песню, которой Марек нигде больше не встречал, а только помнил просторную кухню, давно бездействующую дровяную печь и угол за ней, где пристраивался с книжкой, и уверенный негромкий голос, выводящий слова:

— Чайка смело пролетела над седой волной, окунулась и вернулась, вьется надо мной. Ну-ка, чайка, отвечай-ка, друг ты или нет? Ты лети-ка, отнеси-ка милому привет…

Или это была бабушка-еврейка?

Окно кухни во сне выходило на пустое морское побережье. Было лето, и вдоль берега громоздились вставшие дыбом острые льдины. От них тянуло холодом.

* * *

Марек не любил опаздывать, само как-то получалось.