Цепные псы церкви - Ричард Ли Страница 37

В Европе начала семнадцатого столетия – более неподвластной гегемонии Церкви – вовсю множились и процветали ереси, мистицизм и мистически ориентированные философские системы. Был целый ряд в конечном счете бесплодных попыток институционализировать мистический опыт и оформить его как новую, всеобъемлющую мировую религию – со своей, как ни парадоксально, собственной – и неизбежной в таком случае – доктриной, выхолащивающей и искажающей его. И также предпринимались попытки адаптировать мистицизм к политике и создать идеальное государство-утопию, покоящееся на мистических основаниях. Это, к примеру, проповедовалось в так называемом учении розенкрейцеров, которое стало распространяться около 1614 года и объявлялось его представителями как предвестник нового «золотого века». Несмотря на то что розенкрейцерство было более «гностическим» в своем подходе, более всеохватным, более терпимым, более сложным в психологическом плане и более честным в духовном плане, чем католицизм или протестантство, оно тоже опиралось на интеллектуальную интерпретацию эмпирического опыта; и чем сложнее становилась эта интерпретация, тем больше сам опыт отходил на задний план, подменяясь еще одной теологией.

Церковь несомненно воспринимала розенкрейцерство как угрозу, и, как и следовало ожидать, Священная канцелярия включила розенкрейцеров в свой список вероотступников. Подобно ведьмам, розенкрейцеры подлежали преследованиям, изобличениям и суровым наказаниям. Но главным виновником в глазах Рима оставался протестантизм, с которым розенкрейцерство более или менее устойчиво ассоциировалось. В конце концов, именно протестантизм породил обстоятельства и духовный климат, в которых могли плодиться розенкрейцерство и другие формы неортодоксальной мысли. И, следовательно, протестантизм оставался главной мишенью Контрреформации. Если иезуиты и переименованная Священная канцелярия олицетворяли собой Контрреформацию в сфере мысли, вероучения и доктрины, то соответствующее социальное, политическое и военное наступление велось – по крайней мере первоначально и внешне – католическими армиями Габсбургской Испании и Габсбургской Священной Римской империей.

Это наступление переросло в Тридцатилетнюю войну (1618-1648) – конфликт сродни мировой войне в современном смысле и, надо сказать, стал самым ужасным, кровавым и катастрофическим военным конфликтом, который просуществовал на европейской земле до двадцатого столетия. В этой войне Церковь была не только проигнорирована в конечном итоге, но, в ее собственных глазах, скандальным образом предана. К тому времени, когда завершились боевые действия, власть Рима оказалась еще более дезинтегрирована и непрочна, чем раньше. Погрязнув в своей собственной гражданской войне, Англия под протекторатом Кромвеля была еще более безнадежно протестантской, чем когда-либо. В равной мере неприступным был протестантизм скандинавских и северогерманских государств, а протестантская Голландия сделалась крупной мировой державой, по крайней мере на море и за границей. Протестантские морские державы Англия и Голландия боролись теперь друг с другом за контроль над океанами и колониями, в которых прежде безраздельно господствовали католические Испания и Португалия. Но хуже всего для Церкви было то, что Франция сменила Испанию в роли главной военной державы на континенте и добилась этого, вступив в союз с заклятым врагом.

Французская политика во время Тридцатилетней войны вершилась не апатичным Людовиком XIII, а его главным министром кардиналом Ришелье. И Ришелье, католический кардинал, заправляющий политикой в преимущественно католической стране, пошел на использование католических войск во имя дела протестантизма. Хотя и другие страны, особенно Швеция, неоднократно скрещивали оружие с военной державой Церкви, именно армия католической Франции в конечном итоге сокрушила военную гегемонию католической Испании. Тридцатилетняя война началась как преимущественно религиозный конфликт, в котором католические армии пытались уничтожить протестантизм в Богемии и Германии. К тому времени когда война завершилась, она превратилась в конфликт держав, борющихся за господство на континенте, а религия сделалась случайным и второстепенным фактором по отношению к приоритетам секулярной власти. Теперь в Европе доминировала Франция, когда-то считавшаяся «старшей дочерью Церкви», однако ее главные интересы стали меньше вращаться вокруг Престола святого Петра, чем вокруг Престола «Короля Солнце» Людовика XIV и его двора в Версале. Режим ревностно оберегал свою независимость от папского контроля. Он даже обладал правом назначать своих собственных епископов. Такова была ситуация в ближайшие десятилетия после Тридцатилетней войны и во вторую половину семнадцатого столетия. К 1725 году власть Церкви на континенте была подорвана еще сильнее, ее положение стало еще более шатким. В 1688 году Яков II Английский обратился в католичество, и на краткий миг папству представилась возможность потешить себя надеждой на восстановление в качестве официальной религиозной державы на Британских островах. Однако Британия осталась непреклонной в своем неприятии папизма, подданные Якова отреклись от него и предложили Kopонy его зятю Вильгельму Оранскому. Последовала осада Лондондерри, а в 1690 году – решающая битва на реке Бойне. В результате Яков был низложен, а парламент принял закон, по которому отныне католику воспрещалось занимать английский престол. Правившие до сих пор католики Стюарты отправились в изгнание, откуда неоднократно пытались поднять мятежи в Шотландии, кульминацией которых стала военная кампания Карла Эдварда Стюарта в 1745-1746 годах. Но эти попытки ни к чему бы не привели. Даже если бы кампания 1745 года увенчалась успехом, сомнительно, чтобы пресвитерианские сторонники Карла Эдварда приняли католического монарха, а приведись ему выбирать между Церковью и английским престолом, принц почти наверняка бы выбрал последний. На континенте Испания, прежде игравшая роль верховного военного и морского пристава Церкви, была низведена до положения банкрота, и к 1704 году другие великие державы Европы, совершенно равнодушные к Риму, воевали из-за того, будет ли все более дряхлеющая Испанская империя управляться Бурбонами или Габсбургами. Австрия номинально оставалась католической и умудрялась отражать сильный исламский прорыв на запад. К середине семнадцатого века, однако, ее влияние в Центральной Европе стало оспариваться и нейтрализовываться появлением нового и опасного протестантского государства к северу, новоиспеченным королевством Пруссия, созданным в 1701 году. В войнах этого периода на шахматной доске европейской политики также дебютировала Россия, неся дополнительную угрозу Риму в лице Православной церкви. Из католических держав, которые прежде были оплотами Церкви в светских сферах, оставалась только одна Франция. Впрочем, Франция яростно отстаивала свою независимость от Рима. И, хотя номинально являясь католической, теперь она стала представлять наибольшую угрозу из всех – угрозу в мире идей и ценностей, а потому более опасную, чем любая военная или политическая угроза. Под влиянием картезианского рационализма [36]Франция к середине восемнадцатого столетия сделалась авангардом антиклерикальных настроений и стала настоящим рассадником враждебности по отношению к организованной религии вообще и по отношению к католицизму в частности. В трудах «les philosophes» – таких мыслителей, как Монтескье, Дидро и в наибольшей степени Вольтер, – когда-то могущественная и незыблемая Церковь не только отвергалась, но и открытым, скандальным и богохульным образом высмеивалась. К глубокому огорчению церковной иерархии Рим сделался разновидностью расхожего анекдота, объектом безжалостной насмешки. Внеся авторов этой насмешки в списки Индекса, Священная инквизиция стала выглядеть только еще более инфантильно, еще более унизительно беспомощной.