Генерал Родимцев. Прошедший три войны - Илья Родимцев Страница 36

Долгое отступление действует на психику людей, угнетает их боевой дух, изматывает физически. Но существует и моральная сторона в потере все новых и новых территорий – когда происходит душевный надлом, при котором люди принимают непредсказуемые, крайне неоднозначные решения. Отцу запомнился один такой случай, когда два разведчика сознательно не вернулись с задания. Это произошло недалеко от Курска. Ситуация была слишком необычной, Родимцев вызвал в штаб сержанта, который был старшим в разведке, чтобы в присутствии других командиров самому разобраться в случившемся. Сержант не подтвердил, что бывшие с ним в разведке бойцы убежали от него. На требование рассказать все как было, он ответил: «Они уговаривали и меня. Говорили: куда мы идем, сколько будем еще отходить? Полковнику до его оренбургских степей далеко, пусть и идет со своими земляками, а наша родина здесь, в Сумской области, тут остаются наши семьи, и мы остаемся здесь, воевать будем с немцами на своей земле. Вы можете наказать меня, товарищ полковник, я отвечаю, мои солдаты ушли. Одно знаю: врагу они не станут служить, они хорошо воевали, у каждого по два десятка фрицев на счету. А почему сбежали? Сказали, что уйдут к партизанам. Просили вам передать, что хотят воевать, а бригада все время отходит…»

Родимцев отпустил сержанта. Вспоминая тот разговор, отец говорил, что его больно укололи слова бывалого разведчика. Он почувствовал, как глубоко ранит его подчиненных долгий путь отступления, даже несмотря на то, что они постоянно наносят врагу ответные удары. Отец и его ближайшие помощники, разумеется, хорошо понимали, что поступок двух не вернувшихся в часть бойцов означает только одно – дезертирство, какими бы словами они ни пытались оправдаться. К сожалению, эти бойцы не уяснили или не захотели понять очевидную истину о том, что, если каждый будет сражаться только за свой город или село, это будет не армия, а скопище анархистов. Это был единственный подобный случай у отца за всю войну. Поэтому он и запомнил его надолго.

Сейчас нам трудно это представить, но даже в условиях отступления и непрерывных оборонительных боев к десантникам часто приезжали артисты, поэты и писатели, ставшие фронтовыми корреспондентами, кинооператоры. Кто-то из них бывал лишь наездами, но были среди них и те, кто по-настоящему сроднился с бойцами, делил с ними все тяготы военного быта, умел поддержать их в трудную минуту нужным словом, песней, шуткой.

Именно тогда, в трагические дни сорок первого года, отец познакомился с талантливыми и смелыми людьми: Борисом Полевым, Александром Твардовским, Яковом Шведовым, Евгением Долматовским – именно с ним у отца сложились добрые, полные взаимного уважения отношения, скрепленные общими испытаниями и бескорыстной мужской дружбой.

Был уже конец октября, когда 3-й воздушно-десантный корпус занял жесткую оборону в районе городов Тим и Щигры. Недалеко от поселка Черемисиново они наконец-то остановили врага и прекратили отход. От самого Сейма они привели за собой две немецкие дивизии – танковую и моторизованную, изрядно их измотав, о чем они узнавали от пленных, которых разведка брала чуть ли не еженощно. Сменив тактику, наши части теперь не давали гитлеровцам покоя ни днем, ни ночью, действуя небольшими группами, уничтожали их казармы, склады, штабы.

А 20 ноября неожиданно для немцев десантники атаковали занятый врагом Тим. Для гитлеровцев, уже привыкших догонять бесконечно отступавших куда-то в глубь России неуловимых и неодолимых десантников, воюющих «неправильно» – и днем, и ночью, это было полной неожиданностью. Но эта дата памятна моему отцу и его подчиненным еще и потому, что в этот день пришел приказ о формировании на базе корпуса 87-й стрелковой дивизии. Командиром нового соединения был назначен полковник Родимцев.

Испытание для вновь созданной дивизии выпало, как и раньше, нелегкое. Десять дней продолжались кровопролитные бои за маленький русский городок, пока им не удалось вырвать его из рук немцев. Тим стал одним из первых городов, отвоеванных нашими войсками в зиму 1941–1942 гг. Вскоре были освобождены Щигры. Началось новое время – не просто учиться сражаться, а бить захватчиков.

Дивизия получила передышку. Но даже в дни затишья смерть поджидала каждого – и бойца, и командира дивизии, в самых неожиданных местах, даже тогда, когда, как казалось, ничего не предвещало опасности. В один из морозных декабрьских дней отец возвращался из штаба армии в дивизию на своей потрепанной, но еще вполне шустрой «эмке» вместе с адъютантом Шевченко и водителем Мишей Косолаповам – тем самым, который за три месяца до этого едва не привез Родимцева прямо в лапы немцев.

Но смерть словно гонялась за отцом по пятам – то в облике франкистских мятежников в Испании, то в разрывах бомб и грохоте гусениц немецких танков на берегу Сейма и в селе Казацком, то в виде толпы немцев посреди села, наблюдающих, как к ним в руки едет советский полковник… На этот раз своим орудием она избрала шестерку немецких истребителей, неожиданно появившуюся в ясном небе. Видимо, самолеты возвращались с задания, но увидели прекрасную мишень – легковой автомобиль на белом снегу, на узкой дороге посреди степи. Ход мыслей немецких летчиков понятен: легковушка – значит, едет начальство, деваться им некуда, хороший повод израсходовать оставшийся боезапас. Тем более что этому сопутствует приятное чувство собственной безнаказанности.

Об этой игре в рулетку с немецкими самолетами, практически без шансов, отец рассказывал мне так: «Поначалу мы решили, что они пролетят своим курсом, не тронув нас. Но нет! Они решили поохотиться. Вся шестерка развернулась и, выстроившись в линию, пошла прямо на нас. Увидев это, мы выскочили из машины. Я и Шевченко бросились в снег, а Миша залез под машину. Один за другим самолеты, стреляя из пулеметов, проносились так низко, что над нами взметались вихри снега. Когда пролетел последний, я встал, осмотрелся, вроде цел, ко мне пробирается по снегу Шевченко, у него тоже ни царапины. Это было невероятно! Мы окликнули Мишу, он молчал, мы бросились к машине. Она была исполосована пулями. Не успели мы до нее добраться, как адъютант крикнул: «Они возвращаются!» Признаться, я этого не ожидал. Неужели, улетая, они наблюдали за нами? Вшестером гоняться столько времени за одной машиной! Мы снова кинулись в разные стороны, проваливаясь по пояс в снег. Прежде чем упасть лицом вниз, я успел заметить, что они разделились на пары – одна шла на машину, другая на меня, третья на Шевченко. Если б знать, что они вернутся, мы бы хоть как-то замаскировались. Положение было ужасно глупое и отчаянное – лежать на открытой местности как мишень и ждать, что тебя сейчас прострелят! Я слышал, как пули с шипением вошли в сугроб рядом с моей головой… Едва я поднялся, не веря, что жив, как вновь услышал гул самолета. Рванулся в сторону, неловко упал на спину. Я замер и лежал, глядя вверх, видя, как один самолет летит прямо на нас над самой землей. Я закрыл глаза, подумал, что в третий раз чудо вряд ли произойдет… Он пролетел над нами не стреляя. Видимо, вернулся убедиться, что мы мертвы. Ведь не поленился же, мерзавец! Я встал, осмотрелся. Следов крови нигде нет. Шевченко, живой, подбежал ко мне. Вдруг он схватил полу моей куртки: «Смотрите, три дыры от пуль! Александр Ильич, мы с вами будто заговоренные».

Мы бросились к машине. Из-под нее раздавались стоны Косолапова – машина осела на пробитых шинах и придавила его. С помощью домкрата нам удалось его вызволить. Он был весь в крови, но в сознании. Тем, что нашлось в аптечке, мы пытались перевязать его, но он был весь иссечен пулями. Удалось лишь остановить кровотечение. Вскоре за нами приехала машина.