Солдат. Политик. Дипломат. Воспоминания об очень разном - Николай Егорычев Страница 36

Время показало, что от груза культа личности не так-то просто было избавиться. Этот груз давил на каждого из нас.

На XX съезде партии Хрущев подверг суровой и справедливой критике культ личности Сталина, однако глубокого политического анализа причин этого явления и его последствий ни тогда, ни позже сделано не было. Не была разработана и программа проведения коренных политических реформ. Да и общество наше тогда не созрело для их проведения. Партийный актив на местах не был готов к этим реформам, к демократизации в жизни партии.

Брежнев рассказывал мне, как однажды к нему пришел секретарь Владимирского обкома партии М. А. Пономарев и начал возмущаться: «Куда же мы идем?! Уже мне невозможно на партийное собрание приходить – все меня клюют во Владимирской области! Что это за демократизация в партии, когда нет никакого авторитета у первого секретаря?!» А Пономарев, кстати, не самый плохой, наоборот, хороший, дельный работник. Но он еще не понимал, что происходит в партии.

Большой ошибкой Хрущева было то, что после прихода к руководству партией и страной он сохранил старые сталинские кадры, не заменил их сразу же более молодыми работниками, свободными от груза сталинщины, воспринимавшими мир по-новому. Все это привело к тому, что после XXII съезда досадное чувство разочарования заметно обострилось.

Хрущев, выиграв борьбу за власть, резко изменил свое поведение. Процесс демократизации в стране остановился в самом начале своего пути, экономические реформы забуксовали.

Главная причина неудач реформ в тот период заключалась в том, что они проводились волюнтаристски. Усилился диктат со стороны аппарата ЦК. Все чаще стали слышать от Хрущева: «Товарища Сталина мы в обиду не дадим!» Началось безудержное прославление Хрущева. Именно он открыл дорогу «к звездам»: у него было четыре, а у Брежнева стало уже пять Звезд Героя. Роль Президиума ЦК КПСС и его лидера в управлении государством осталась прежней, как и в сталинские времена. В ЦК и партии в целом царила обстановка, в которой нельзя было открыто говорить о недостатках и просчетах Хрущева – боялись, так как знали, что он крут на руку. О его ошибках говорили только с самыми надежными товарищами. Наказание за критику привело к чехарде с кадрами, к постоянным перемещениям руководителей.

Стоило председателю Московского городского совнархоза, члену ЦК Константину Дмитриевичу Петухову высказать неосторожную критику в адрес Хрущева, о которой последнему стало известно, как он тут же и без всяких объяснений оказался директором завода в Харькове, и ничто и никто помочь ему не мог, а Москва лишилась хорошего работника. Только через пять лет он вернулся в Москву директором завода «Динамо».

Несколько ранее был освобожден от своей должности председатель Моссовета Н. И. Бобровников, чем-то не угодивший Хрущеву, хотя москвичи относились к Николаю Ивановичу с большим уважением за его скромность, честность, работоспособность и знание городских проблем. Московскому партийному руководству пришлось выдерживать сильное давление «сверху», чтобы не допустить расправы с теми, кого Хрущев критиковал.

Волюнтаризм руководства все отчетливее брал верх над трезвым расчетом, реализмом, коллективной волей. Такие плохо продуманные, негодные меры, как искусственное разделение партии на промышленную и сельскую, шли вразрез с лозунгом о союзе рабочих и крестьян.

Ликвидация машинно-тракторных станций и продажа сельхозтехники колхозам сильно подорвали экономику села. Урезка приусадебных участков больно ударила по сельским жителям. Все это привело к резкому снижению производства мяса, молока и картофеля. В 1963 году стране пришлось сделать первые крупные закупки зерна за границей.

В поисках решения продовольственной проблемы Хрущев обратился к науке. Он решил реорганизовать науку, приблизив ее к производству. Отсюда появился план перевода на село Сельскохозяйственной академии им. Тимирязева.

Я думаю, это было крайне неверным решением. Когда молодой человек приезжает учиться в Тимирязевку из деревни в Москву, то его воспитывает, учит не только вуз, но и сама столица – крупнейший культурный центр страны. Перевести академию куда-нибудь за 400–500 верст от столицы значило лишить студентов всего этого. Да и профессура не поехала бы в село. Уж если говорить честно, то тогда практически все, кто имел отношение к решению этого вопроса, его просто саботировали. И городская парторганизация сделала, в свою очередь, все, чтобы Тимирязевка осталась в Москве.

В научных кругах мгновенно распространилась реплика Хрущева на июльском пленуме ЦК 1964 года, когда он, обиженный «непослушанием» академиков, забаллотировавших выдвинутую ЦК в академики кандидатуру сторонника Лысенко – украинского селекционера В. Н. Ремесло, заявил в сердцах, что такая, мол, Академия наук нужна была буржуазии. А нам такая академия не нужна!

А дело было так. На пленуме ЦК 11 июля 1964 года, который по традиции собирался накануне открытия очередной сессии Верховного Совета СССР, в своем выступлении Хрущев высказал претензии ученым, которые слабо ведут работы по семеноводству, в результате чего при нашем разнообразии климатических условий «мы ввозим лук из Египта!».

Распалившись, Хрущев стал жестко критиковать Академию наук, которая вмешивается в политику, вместо того чтобы заниматься своими прямыми делами. И вот тогда-то он и произнес эту злополучную фразу, что «такая Академия наук нам не нужна». Сказать так об Академии наук с вековыми традициями, с высокими понятиями о чести ученого, об академии, вырастившей цвет русской науки, – это уж слишком! Сидевший рядом со мной на этом пленуме президент АН СССР Мстислав Всеволодович Келдыш (мы всегда садились рядом) возмутился: