Песни китов - Владимир Шпаков Страница 36

Не имея языка для описания этого, он довольствовался «пиджин-инглишем», на котором студиозусы разговаривали о телках. Посиделки за пивом не обходились без перченых историй, когда на арену выходил очередной Казанова, бахвалясь количеством «палок». Цифры назывались разные, порой вполне фантастические, но Рогова это не сильно интересовало. Он и рад был бы сосчитать, только никогда этого не делал – не до того было. Гораздо больше он интересовался поведением женщин в постели, о чем тоже не умалчивали. Оказалось, одна кончала, другая имитировала оргазм, а третья вовсе была фригидной, вроде как отбывала дежурство. Иногда он задавал уточняющие вопросы, в конце концов уяснив: Лариса – особенная. Об имитации тут речи не было, о фригидности тем более, а кончала она, можно сказать, непрерывно. Это был проснувшийся вулкан, который содрогался без остановки, заливая кровать так, что простыни потом хоть выжимай. Он и сам превращался во что-то похожее, а тогда можно было лишь усмехаться подростковому бахвальству.

– А Севыч чего помалкивает? – вопрошали иногда. – Так нечестно, тоже расскажи!

Но он пожимал плечами, делая вид, что смущается. Ему вполне хватало славы «светлой головы», в гиганты секса он не стремился. Когда же мучения возобновлялись, он выпадал в прострацию, а тогда держись, лабораторная аппаратура!

– Юноша, что с вами?! – лезли на лоб глаза Зуппе. – Вы, извините, в своем уме?!

– Простите, Рудольф Карлович, я все поправлю…

– Такое бывает в двух случаях: либо человек с бодуна, либо…

– Либо что?

– Либо, как нынче выражаются, втюрился.

– Ничего не втюрился… – бормотал Рогов, презирая себя за то, что попал в унизительную зависимость. Вроде бы самостоятельный, уважаемый, кем-то даже превозносимый, он оказывался «козлом на поводке», и оскорбленное достоинство бурлило, будто брага в бочке, так что крышку порой срывало.

Порой его заносило в такие дебри, что самому делалось страшно. Рациональный и практичный Рогов, случалось, вспоминал главную страшилку детства и жаждал заключить некий союз, а может, просто попросить помощи. Блажь, казалось бы, а поди ж ты – на полном серьезе призывал иногда черного охранника, чью поддержку когда-то ощутил. Покажи, где моя ошибка! Разруби узел, я не справляюсь! Но черный не отзывался – наверное, был бессилен в этих делах…

Этот мучительный абсурд выворачивал кишки, поэтому не раз хотелось плюнуть и начать как-то устраивать жизнь. После очередного их разбега Рогов едва не женился, благо подвернулась очередная Фаина. Она была светловолосой, с мощными бедрами, которые с готовностью раздвигались и сжимали Рогова так, что косточки похрустывали. Она умела варить борщи и готовить котлеты, сама шила себе наряды, причем такие, что толстоватые ноги умело скрывались тряпичными складками, – короче, готовая супруга, которую судьба преподносит на блюдечке с каемочкой. Рогов даже кольца купил и начал изучать объявления о сдаче комнат внаем. Но что-то остановило. Очутившись в одной из таких комнат, он встал у окна, выходившего на брандмауэр. Глухая стена из красного кирпича закрывала солнце, небо, двор, людей, и вдруг показалось: женись он – вся жизнь останется там, за стеной, а он будет до пенсии торчать у этого облезлого подоконника и пялиться на выщербленную кладку… Или вспомнилась Лариса? Связавшая их с детства пуповина тянулась непонятно для чего, но ведь тянулась!

У Мятлина, как выяснилось позже, была похожая история. В него втрескалась дочь профессора, и дело покатилось к свадьбе. Профессор в будущем зяте души не чаял, тому светил диссер вне очереди, а дальше, не исключено, и заведование кафедрой.

– Только я сбежал, как Подколесин.

– Как кто?

Мятлин усмехнулся:

– Ты, Всеволод, не меняешься. И что она в тебе… Впрочем, неважно. Мы зашли подать заявление в загс, только там, как и везде, очередь. Полчаса сидим, час, уже потребовалось выйти на минутку. Я вышел, но возвращаться не стал – к метро побежал, бегом!

Рассказанный эпизод пробудил ревность, вроде как Женька вырос вровень с Роговым, хотя должен был, по идее, облажаться. Рогов с неимоверным облегчением воспринял бы известие о счастливо сложившейся семейной жизни соперника, еще и согнулся бы в поклоне: совет, дескать, да любовь! Не в тот ли раз прозвучал пассаж про «чудо, тайну, авторитет»? Им обоим требовалось какое-то объяснение, и Мятлин, кривовато ухмыляясь, взялся говорить о Достоевском, мол, без этой триады человеку не живется спокойно, а Лариса и чудо, и тайна, и – в каком-то смысле – авторитет! А если учесть, что еще красота присутствует, каковая мир спасет, то все ясно как божий день!

– Чего тебе ясно? – спросил Рогов, отхлебывая из кружки.

– А все!

– Не трынди, как говорят в Пряжске. Ничего тебе не ясно, как и мне.

К тому времени оба уже закончили вузы: Рогов осваивал ЭРУ, Женька проходил стажировку в Пушкинском доме. Многие сочли бы их просто везунчиками и баловнями судьбы, они же чувствовали себя шагающими по тонкому льду. И, хочешь – не хочешь, вынуждены были постоянно возвращаться в жизнь, что, казалось бы, давно исчезла.

В тот раз Женька тоже вспомнил Пряжск.

– Давно был на родине? – спросил с язвительной улыбочкой.

– Два года назад.

– Слышал, что Зема погиб?

– Да, дошел слух.

– А как погиб, знаешь? Не знаешь… А я вот знаю. И всегда знал.

– Откуда же ты знал? – поинтересовался Рогов.

Пауза была длинной, причем в это время Мятлин смотрел на него, как на младенца.

– Оттуда. Я бы, может, и объяснил, только вряд ли ты поймешь. Потому что ты – Самоделкин! Был им и останешься, понял?!

Похоже, он нарывался, а может, выпил лишнего – в любом случае Рогов не собирался плескать пивом в физиономию. Они бы сто раз могли набить друг другу морду, еще в детстве, только на мордобой было наложено табу. Нельзя им было так выяснять отношения, оба это прекрасно понимали.

Возможно, отношения вообще не требовалось выяснять, ведь была и другая возможность прикоснуться к чуду. Рогов лежал на верхней полке в плавгостинице, намертво пришвартованной к берегу, а казалось: он отправляется в дальнее плавание, туда, где масса интересных (а главное, более простых!) вещей. Неплохая альтернатива жизненным заморочкам, всем этим человеческим взаимоотношениям, запутанным и опостылевшим. Его домом будет «Кашалот». Корабль примет Рогова, а значит, ему не суждено стать жертвой, наоборот, он сделается повелителем суперсложного механизма…

3

Обследование будущего дома началось на следующий день. Это было что-то вроде экскурсии, которую проводил Жарский до начала рабочего дня, пока дюралюминиевое чрево не наполнилось рабочим людом.

– Когда народ набьется, ничего не увидишь, – пояснил. – Да и вообще на пустом «Кашалоте» особая атмосфера.

– Прямо-таки особая?