Мачеха - Мария Халфина Страница 36

Чашки, ложки, хлеб, всякую солонину к обеду мужики утром уносили в лес сами, а Верино дело было доставить ведро свежих щей и полведра каши или рыбы жареной на второе. Чай кипятили на месте.

Во вторник, шестнадцатого сентября — дата эта навек стала заветной для нее — Вера, дотащившись с обедом до деляны, покричала мужиков обедать и присела у костра передохнуть. Очень уж она в этот день чувствовала себя почему-то усталой и разбитой.

Мужики долго не шли, не слышали, видимо, Вериного сигнала. Везде в лесу завывали пилы, вот где-то невдалеке грохнулась оземь поваленная лесорубом сосна.

Забравшись на пень, Вера увидела, что человек пять-шесть мужиков с кольями толпятся под огромной сосной. Спрыгнув с пня, Вера не спеша пошла взглянуть, что там у них с этой сосной не поладилось, и заодно покликать на обед остальных.

Подойдя ближе, Вера увидела, что трое — Аркадий, Андрюха Лебедка и Григорий Степанович — уперлись в ствол капризной сосны толстенными кольями… Вера опасливо покосилась на вершину сосны… Леший ее знает, — другой раз и подсечет ее лесоруб по всем правилам, и гнили в середине вроде нет, а ее вдруг поведет не туда, куда лесоруб правит.

Сосна стояла неподвижно. За колья взялись еще трое: они не видели Веру, а когда увидели — было уже поздно.

— Берегись! — дико заорал Аркашка.

Вера шарахнулась в сторону. Она еще успела услышать треск могучих сучьев и шум веток, со свистом рассекших за ее спиной воздух, и, падая, почувствовала, как ударилась о ее грудь вздыбленная грохотом земля.

Ее положили на спину. Лицо у нее было серое: из уголка темных, неплотно сомкнутых губ сочилась струйка крови.

Ей казалось, что сознание не покидало ее ни на минуту. Боли не было. Она все слышала и все понимала.

— Дядь Ефи-и-им! Беда-а! Верку лесиной уби-ло-о-о! — орал Андрюха, а тайга откликалась стонущим эхом: у-и-о!

Она слышала по-бабьи тонкий плачущий голос Григория Степановича, слышала, как страшно, поскрипывая зубами, навзрыд матерился Аркадий, подкладывая ей под голову чью-то телогрейку.

Потом она услышала чей-то тихий, испуганный возглас:

— Бежит!

И почему-то сразу поняла, что это он бежит, Матвей Егорович. Он стоял подле нее на коленях, и она увидела его лицо… Казалось, сейчас он запрокинет голову и, хрустнув зубами, завоет страшно, по-волчьи…

— Вера, ты меня слышишь? Вер, ты слышишь меня?! — Он суетливо хватал ее за плечи, за холодные, серые руки и все вытирал и вытирал ладонью сочившуюся из ее рта кровь.

Она все слышала и понимала, но тело было мертвое и уже не подвластное ей: и ноги, и руки, и лицо… Но вдруг она почувствовала, ощутила свои веки, живые, горячие веки… Глаза жили… И когда он склонился к ее мертвому лицу, он увидел живые глаза. Она медленно опустила веки и плотно сжала их, словно кивнула. Потом так же медленно подняла и сквозь пелену слез сказала ему взглядом: «Слышу. Я живая, не бойся…»

И тогда он сжал в ладонях ее голову и, стоя на коленях, стал целовать эту неподвижную маску и живые плачущие глаза.

III

— В больнице я почти три месяца пролежала: паралич у меня был, не столько от ушиба, сколько от испуга. Полностью без движения и без языка я была около недели, а потом начала помаленьку оживать.

Вера поднялась на локте и осторожно заглянула мне в лицо.

— Не усыпила я вас? Не надоела? Хотя и нет в моей истории ничего тайного, а не думала я, что смогу когда-нибудь ее рассказать.

Ну, дальше-то уже и рассказывать почти что нечего.

Матвей, как привез меня на Центральный в больницу, — на Дальний уже не возвратился. И мне тоже больше там побывать не пришлось: начался рекостав, и опять отрезало наш Дальний от мира на всю зиму.

Пока катер ходил, ребята наши почти все у меня в больнице перебывали с передачами; такие передачи носили, что мы всей палатой съедать не успевали.

Ну, а к этому времени я о них уже могла не заботиться: ко многим жены приехали, и без меня было теперь кому их накормить и обстирать.

Зубоскал-Аркашка письма мне писал: одно до сих пор сохранилось…

Вера засмеялась и медленно по памяти прочитала: «Разлюбезная ты наша мамашенька! Поилица-кормилица Вера Андреевна! Женского полку у нас теперь целых шесть штук: заимели себе в штат повариху с поваренкой, уборщицу и еще специальную прачку.

Весь штат робит, не покладая рук, но без тебя мы все равно как сироты горькие: голодные-холодные, не мыты, не бриты, не чесаны, не обтесаны… А без отца Матвея уже забыли, как рыбьим духом пахнет…»

Пока я без движения лежала, на Матвея смотреть было жутко. А как начала поправляться — и он ожил.

Приходит как-то в больницу ко мне, я тогда уже ходить начинала. Взглянула я на него — и чуть меня обратно паралич не хватил.

Зубы он в тот день вставил и бороду свою дремучую сбрил. Я его и не узнала, до того показался он мне молодым да красивым…

Очень я тогда все же переживала… Не то что переживала, а очень я стеснялась, особенно женщин. Все мне чудилось, что смотрят на нас люди и удивляются: как эта страхолюдина исхитрилась такого короля заарканить?

К Ивану Назаровичу приехали мы уже по зимнему пути. Домишко у него старенький — комнатка и кухня. Окошки махонькие, потолки низкие, полы старые, не крашены, а в кухне полати и печка русская, чуть не пол-избы занимает.

О том, что меня лесиной убивало, я Ивану Назаровичу не стала писать, а как подошло время к выписке из больницы, отписала, что приболела и по состоянию здоровья отпускают меня из леспромхоза и скоро я к к нему приеду на жительство.

И о том, что с Матвеем у нас сладилось, тоже не стали мы ему писать. Просто в каждом письме в конце приписывала я: «Матвей Егорович шлет вам свой привет и пожелания здоровья и долгих лет жизни», другой раз покороче: «Матвей Егорович жив-здоров, чего и вам от всей души желает».

Я тогда, знаете, жила вроде как во сне. Вот, кажется, проснусь сейчас, и опять — нет у меня ничего…

Приехали мы к Ивану Назаровичу поздним вечером, под самый-то Новый год.

Добирались от города на попутных машинах. Это теперь сюда шоссе проложили, и автобус из города по два раза в день ходит, а тогда мы целый день на выезде проторчали. Я на вещах как барыня сидела, а Матвей метался. Машины перехватывал, просился, чтобы нас до колхоза «Красный борец», до МТС добросили.

Иван Назарович мне в письмах все до подробности расписал, как его хату найти. Нам никого и спрашивать не пришлось. Хотя и темно уже было, а как мост переехали, я сразу нашу хатынку узнала и велела шоферу подворачивать.

Матвей мне говорит: «Смотри-ка, не спится нашему деду»… А у Ивана Назаровича свет в окошке теплится, и дым из трубы валит столбом.

Ночь была морозная, промерзли мы жутко.