С шашкой против Вермахта. "Едут, едут по Берлину наши казаки..." - Евлампий Поникаровский Страница 36

Дарью Захаровну Алексей Елизарович любил восторженной, пылкой любовью. Зная это, я изредка стращал старшего сержанта ее именем: напишу, мол, Дарье Захаровне про то, как ты тут геройствуешь, командир-воспитатель, и пусть-ка она тебя образумит. Моих же сил больше нет.

Выговоришь ему все это — выслушает, торопливо ответит своей побасенкой: «Это дело перекурить надо», ссутулится больше обычного и пойдет. Где-то в сторонке остановится, на дым изведет две-три закрутки и вернется «поговорить по душам». Начинает обычно издалека.

— Не геройствую я, товарищ комбат. Вышел из того молодеческого возраста. Но как быть, когда, скажем, начинают пукать, трескаясь, вражеские снаряды и мины или когда к самой огневой позиции подступают фрицы, хуже того, их танки? Ты видишь, кого-то мандраж потихоньку начинает колотить, у кого-то поджилки вот-вот дрогнут. Воткнуться в такие минуты носом в землю? Не по-командирски, не по-партийному и не по совести. Хоть у самого и душа в пятки готова прыгнуть, а крепишься, заставляешь себя вылезать из окопа и идти, вроде бы спокойно, от расчета к расчету. А вы — «геройствуешь!» В расчетах же кого-то подбодришь словом, кому-то бросишь шутку, что вот, мол, до чего фрицы бессовестные дошли. Видят ведь, что здесь люди и что убить случайно могут, ан нет, стреляют. Давайте-ка, хлопцы, накажем их, поганцев. Укокошим десяток-другой. Опять же наказ Дарьи Захаровны надо выполнять…

— Это какой такой наказ?

— Если любопытствуете, то расскажу. Дарья Захаровна, когда я по партийному призыву отправлялся на фронт, наказывала мне: «Ты, Алеша, гляди там хорошенько, особенно когда в бой-сражение пойдешь, не прячь глаза. Увидишь, с какой стороны стреляют, туда и ты пуляй. Попадешь первым — ты живой». Стратег она у меня, товарищ комбат.

— Не засоряй мне мозги, Алексей, и не крути.

— Ладно, не буду, только не пишите, товарищ комбат. Не надо огорчать и ранить душу Дарьи Захаровны. Худое слово посильнее пули ранит. Оно даже убить может.

— Это верно.

— Я ведь, товарищ комбат, — понижая голос, продолжал Рыбалкин, — не пишу Дарье Захаровне, что нахожусь на передке. В тылу, мол, стоим. Охраняем важный объект. А вас я понял. Так что перекурим это дело.

Моя мера действовала безотказно. Да только недолго. До нового боя. Тут я снова вспоминал разговор с папашей Кривошеевым. Представился случай укоротить лихачество Рыбалкина, с легким сердцем я пошел на это. Убирая старшего сержанта с горячей точки, я, грешным делом, думал о том, чтобы сберечь, насколько будет это возможно, его мудрую, но бесшабашную голову.

Здесь, в Тамбовке, Рыбалкину присвоили звание старшины.

Наш полк почти полностью обновился. В него пришло около тысячи человек. Укомплектовывались эскадроны, батареи, взводы. Большинство ребят прибыли из освобожденных Краснодарского и Ставропольского краев, из Ростовской и Сталинградской областей, с Северного Кавказа. Возраст — 17–18 лет. Лютой ненавистью пылали ребята к захватчикам. Во время оккупации им довелось хватить лиха. Они рвались в бой. Но прежде всего этих ребят надо было «сделать» казаками — научить владеть оружием. И еще — подкормить, ввести в тело. Слишком уж многие выглядели заморышами.

Говорят, самый езжалый конь — и тот к новой упряжке не сразу привыкает. Новичкам, новобранцам было непросто входить в армейскую жизнь с ее жесткими требованиями. Неимоверно тяжел солдатский труд. Но вдвойне тяжел труд солдата-кавалериста. От кавалериста требуется умение владеть конем и в развернутой атакующей лаве, и на полосе препятствий с ее ямами, изгородями, зарослями кустарника, с водными преградами, со всем тем, что может встретиться на поле боя.

Вместе с людским пополнением пришло и конское. Коней нам прислали Башкирия, Казахстан и братская Монголия. Лошади были табунные, они не знали ни седла, ни упряжки. Особо свирепым нравом отличались «монголы». Не кони, а звери. Они не признавали ни узды, ни седла. На казаков кидались с ощеренными мордами, кусались и лягались. То и смотри: отхватит ухо или нос или копытом звезданет. А их, «монголов», было ни много ни мало два косяка по две сотни голов в каждом. Всего мы получили на пополнение свыше 700 лошадей. Всех их нужно было приручить, объездить, поставить в строй.

Слышал я, что в былые времена учебу кавалериста начинали с того, что давали ему необъезженного коня. Мы на такое пойти не могли — слишком велик был риск. Возиться с дикарями пришлось ветеранам, которых в полку оставалось немного. Казаки начинали с того, что дикарей заарканивали, сваливали на землю, связывали, лежачих заседлывали, на длинном аркане до изнеможения гоняли по кругу и только потом в специальных станках садились на них и давали свободу — неситесь, милые, и везите на себе седоков, учитесь не брыкаться, не кусаться, не вставать на дыбы, не перевертываться на хребтину. Работа казаков-выезжающих тяжелейшая и опасная — длилась десять-пятнадцать дней подряд, до тех пор, пока дикари не становились смирными и послушными.

Пополнение и оснащение полка шло быстро и всесторонне. Мы получали недостающее снаряжение, транспортные средства, боеприпасы, обозно-вещевое имущество, продовольствие.

…Моя минометная батарея, состоявшая из хоперско-донских казаков, с прибытием пополнения стала интернациональной. Русские, украинцы, грузины, азербайджанцы, казахи, осетины… Одиннадцать национальностей. Около 80 человек к нам пришло. Двадцать из них — из своих сабельных эскадронов. Эти казаки ранее были минометчиками, воевали, но после ранений и госпиталей, поступая в полк, оказывались сабельниками.

Новички были хорошие. Они не жалели сил и времени для того, чтобы скорее освоить материальную часть, научиться метко стрелять, стать истинными воинами. Конским составом батарею укомплектовали за счет эскадронов. Все кони были объезжены, обучены, знали строй. Многим из новичков никогда не приходилось иметь дело с лошадями, и они их побаивались. И хотя мы подбирали для таких казаков самых смиренных и покладистых лошадок, чаще всего повозочных, все равно случались разные казусы.

Скажем, надо запрячь коня в бричку. Нехитрая вроде работа, да только у некоторых новичков она не получается. То хомут не может надеть на голову коня — а все потому, что забыл развязать супонь, то накинет его не той стороной — клещами назад, то путается в подпруге, в чересседельнике, не зная, куда их деть, вызывая бурю смеха у наблюдавших эту маету…

Приглядываясь к командирам взводов, организуя и направляя их работу, я изучал новое пополнение. Чуть ли не с первого дня пребывания в батарее обратил на себя внимание семнадцатилетний казачок Никифор Комаров. Высокий, ладно скроенный, не по возрасту раздумчивый и, как показалось, излишне самоуверенный, он явился для нас прямо-таки находкой. Я заметил: вокруг этого семнадцатилетнего кареглазого парня ватажкой сбиваются все его земляки — казачата, призванные из донских станиц. Что-то в этом парне было притягательное. Однако служба его в батарее началась с маленького конфликта, который произошел на вечерней поверке.

— Комаров! — выкликнул старшина.

— Я! — ответил Комаров и, вышагнув из строя, спокойно пошел.