Адмирал Кузнецов. Опальный адмирал - Александр Золототрубов Страница 36

Переговорив, Шапошников взглянул на наркома ВМФ.

— Что-то назревает в районе Киева. — Он посмотрел на бумаги, нашел среди них нужный листок и протянул его Кузнецову. — Прочтите, голубчик, сей документ и скажите, что можете сделать.

Нарком внутренних дел Берия обращался с просьбой в ГКО усилить охрану Колымы со стороны Охотского моря: на Колыме, на территории Дальстроя, работают 170 тысяч заключенных, треть из них — рецидивисты-преступники, важно уберечь этот район от противника. На этом документе Сталин наложил резолюцию: «т. Шапошникову, т. Кузнецову (морфлот). Нужно удовлетворить. И. Сталин».

— Ну вот, теперь еще флоту защищать и контрреволюционеров на Колыме, — выругался Николай Герасимович, возвращая Шапошникову документ. — На флоте и так не хватает кораблей.

— Не вздумайте сказать это Верховному, иначе вам крепко достанется. — Шапошников откашлялся. — Врачи запретили мне курить, а я никак не могу бросить.

У Кузнецова были доверительные отношения с маршалом Шапошниковым и начались они с лета 1939 года, когда Николая Герасимовича назначили наркомом ВМФ. Тогда Борис Михайлович встретил его приветливо, ибо считал, что у руля военного флота встал талантливый военачальник. С тех пор, где бы нарком ни встречался с Шапошниковым — в дни работы военных миссий СССР, Англии и Франции в августе 1939 года или во время войны с белофиннами, на совещаниях в Генштабе или на даче (их дачи были рядом), Кузнецов испытывал дружескую поддержку с его стороны.

— Вот что, голубчик, — сказал сейчас Борис Михайлович, выслушав мнение наркома. — Идите-ка к себе и подумайте вместе с помощниками, как нам укрепить Охотское побережье. Мы же с вами не знаем замыслов япошек, а вдруг они пойдут на нас войной?..

«Мудрый маршал, что и говорить», — подумал Кузнецов, уходя к себе.

— Что нового из Ленинграда? — спросил нарком адмирала Алафузова, который появился в кабинете с папкой донесений.

— Есть кое-что… — Алафузов вручил Кузнецову листок.

Трибуц и член Военного совета Смирнов сообщали о невозможности перевести подводные лодки на Северный флот каналом, поэтому Военный совет флота распорядился начать их подготовку для форсирования проливов и перехода в Полярный.

Кузнецов, прочитав депешу, вернул ее Алафузову, заметив, что Ставка одобрит переброску подводных лодок на Северный флот.

— Сколько их там — восемь?

— Как и было решено. — Алафузов улыбнулся. — Вот уж кто-кто, а Арсений Григорьевич обрадуется!

— Проработайте в Главморштабе все детали этой операции, — сказал Николай Герасимович. — И еще, Владимир Антонович, Ставка потребовала выделить на оборону Питера новые отряды моряков. Трибуцу я отдал такое распоряжение, но он что-то молчит. Запросите его.

Но запрашивать не пришлось — на другой день Трибуц донес, что все корабли «активно участвуют в обороне Ленинграда, ведут огонь по врагу с якорных позиций, маневра почти нет. Это освобождает до пяти тысяч краснофлотцев, которых дополнительно можно использовать в ударных батальонах.

— «Но фронт вооружить моряков не может, — читал вслух нарком. — Всего безоружных моряков до пятнадцати тысяч. Просим срочно на самолетах доставить в Ленинград пять тысяч винтовок».

Кузнецов взглянул на Алафузова.

— Головко просил прислать на флот винтовок, теперь вот и Трибуц. Вот ведь как вышло, а? Нет ли тут и нашей вины, Владимир Антонович?

— Есть и ваша, и моя, и Исакова… Да что теперь разводить руками! — После паузы он добавил: — Я свяжусь с Генштабом и узнаю, есть ли у них винтовки. Если есть, Василевский нам не откажет…

— Не надо, — прервал Алафузова нарком. — Я переговорю с Верховным. Винтовки нам дадут, а вот самолеты… Вот что, Владимир Антонович. Передайте мой приказ генералу Жаворонкову выделить два самолета для доставки оружия на Балтику. Что еще у вас?

— Комфлот Головко просит Главморштаб разрешить экипажу английской подводной лодки «Тайгрис» посмотреть одну из наших подводных лодок, встретиться с нашими моряками. Я уже докладывал вам, что эта лодка прибыла в Полярный для совместных действий с Северным флотом еще в начале августа. — Алафузов вынул из папки очередной листок. — Адмирал Левченко доносит об отсутствии взаимодействия между частями девятой армии и силами контр-адмирала Абрамова в районе Каховки. Так, что еще… Да, вот… Адмирал Октябрьский просит вашего разрешения выйти в Одессу на два-три дня, чтобы самому оценить там обстановку. Я не стал вас ждать и дал ему «добро», так как надо готовить в Одессу морской десант.

— Оставьте у меня папку с донесениями, — распорядился нарком.

Одесса сражалась, ее судьба беспокоила не только Кузнецова, но и главкома Юго-Западного направления маршала Буденного. «Твои моряки, Николай Герасимович, бьются не на жизнь, а на смерть, — говорил Кузнецову Семен Михайлович, когда недавно обсуждал с ним обстановку под Одессой. — Но выстоят ли?..» Позднее главком Буденный и начальник штаба направления генерал Покровский направили из Полтавы в Ставку телеграмму, в которой просили разрешить войскам Южного фронта отойти на рубеж Знаменка — река Ингул — Николаев, поручив оборону Одессы Приморской армии. Маршал Шапошников вызвал к себе Кузнецова.

— Что вы такой грустный? — спросил Борис Михайлович, приглашая наркома ВМФ сесть.

— Отчего быть веселым, если везде напирают немцы? — Кузнецов сел.

— Так вот насчет Одессы. — Шапошников взял со стола телеграмму. — Маршал Буденный предлагает возложить оборону Одессы на Приморскую армию. Что вы скажете?

— Давно пора это сделать. А вы как считаете, Борис Михайлович?

— Я за, голубчик, — ответил маршал. — Только мне неясно насчет отвода войск Южного фронта. Поручу своему заместителю Василевскому переговорить с генералом Покровским. Кстати, как поживает Вера Николаевна? Слышал, она приболела?

— Спасибо, Борис Михайлович, она уже поправилась. — Нарком качнул головой. — Если я правильно вас понял, то идея маршала Буденного — как можно дольше оборонять Одессу, чтобы отвлечь с главного направления побольше сил противника?

— Верно, Николай Герасимович. Но удастся ли ее осуществить — вот в чем вопрос.

«Надо мне лететь в Одессу, и срочно», — подумал Николай Герасимович, возвращаясь к себе. Пока он готовил доклад Ставке, его неожиданно вызвал Сталин. Всякий раз, когда Кузнецов ехал к Верховному, он испытывал двоякое чувство: с одной стороны, старался чаще бывать в Ставке, чтобы быть в курсе важнейших событий, с другой — разговор с вождем всегда изматывал его, нарком нередко позволял себе не соглашаться с Верховным, особенно по части морских вопросов, отстаивал свою точку зрения, что тому не нравилось. Как будет на этот раз?

Сталин встретил его на удивление дружелюбно, даже поздоровался за руку, что бывало с ним редко. Нарком молча стоял, держа в руке папку. Верховный как-то странно усмехнулся, погладил усы и задумчиво проговорил: