Война солдата-зенитчика. От студенческой скамьи до Харьковского котла. 1941-1942 - Юрий Владимиров Страница 36

После окончания процедуры нашего определения в составе полка нас с вещами в первую очередь повели на завтрак, который, как и вчерашний ужин, был далеко не сытным, а потом – в большую городскую баню. Перед началом помывки мы сдали имевшееся на нас нательное белье, включая майку-безрукавку и трусы, и получили вместо него только ношеные, но хорошо отстиранные белые хлопчатобумажные рубашку и кальсоны.

Затем после окончания мытья нам, наконец, в бане же выдали настоящее военное обмундирование. В его комплект входили: зеленые, но тоже ношеные и стираные гимнастерка с отложным воротником, на обоих концах которого находились чуть темноватые полевые петлицы, брюки-полугалифе, узкий брючный ремень, старая серая солдатская шинель, широкий брезентовый ремень, форменная шапка-ушанка, рукавицы, портянки, зеленые обмотки и ботинки. Выдали также новый зеленый брезентовый вещевой мешок без накладных карманов сбоку.

Собственные рюкзак, пиджак от костюма, зимнюю шапку-ушанку, холщовую сумку с другими вещами и все прочие предметы переложил в выданный вещевой мешок, а темно-синие гражданские брюки навыпуск от костюма и цветастый джемпер надел соответственно под форменными брюками и гимнастеркой, которую перепоясал вокруг кожаным ремнем, подаренным мне в Москве одногруппником Димой Вершининым. Студенческий и комсомольский билеты, зачетную книжку и свидетельство о рождении переложил в правый нагрудный карман гимнастерки, а малогабаритный немецко-русский словарь – в левый. (Эти документы и словарь носились мною таким образом при себе даже на фронте и после него.) При этом оба кармана сильно топорщились наружу и с трудом закрывались зеленой металлической пуговицей, на которой была отштампована пятиконечная звезда, как и на всех остальных пуговицах. Лишь выйдя из бани в форменной одежде, мы почувствовали себя, наконец, настоящими военными.

90-й запасной зенитный артиллерийский полк, дислоцировавшийся на стадионе «Торпедо», являлся учебным. В течение полутора – двух с половиной месяцев в нем из необученных бойцов готовили артиллеристов-зенитчиков, которых потом отправляли главным образом на фронт, а частично – на защиту важных тыловых объектов, до которых могли долетать вражеские самолеты. Кроме того, полк имел в городе и в его окрестностях и на крупных предприятиях отдельные зенитные подразделения, защищавшие их от авианалетов противника.

Вся практическая учеба новичков в полку совершалась на поле стадиона, а теоретическая (изучение уставов и различных правил) и политическая – в помещениях.

Режим дня у нас на службе был, наверное, таким же, каким он существовал у военных во все времена. В 6 часов утра нас поднимали и заставляли в легкой одежде делать на поле стадиона зарядку, после чего мы умывались, тщательно заправляли свое ночное ложе на нарах, одевались окончательно и шли строем завтракать в столовую. Приняв пищу, возвращались в казарму, учились в помещении или на воле, обедали так же, как завтракали, снова учились и ужинали в столовой же между 19 и 20 часами вечера. После этого отдыхали и занимались личными делами (например, читали газеты и журналы или слушали радио в красном уголке, делали постирушки, брились, писали письма, пришивали белый подворотничок к воротнику гимнастерки), проходили вечернюю проверку, выстроившись, и в 23 часа ложились спать. Нередко приходилось бывать в карауле и стоять часовым возле какого-либо места, находиться в казарме дежурным или дневальным.

Требовалось исполнять различные наряды – физические работы. Пару раз меня и Женю Майонова ефрейтор Метелкин, почему-то сразу невзлюбивший нас, заставил почистить загаженные стены общего выгребного туалета и вымыть его пол и сиденья. Кроме того, в казарме он однажды сильно придрался к качеству вымытого нами шваброй и тряпкой пола, проверив его чистоту при помощи своего носового платка, который провел по вымытым доскам, после чего вынудил несколько раз повторить всю работу. Дошло дело до того, что, когда при вечерних проверках Метелкин собирался называть фамилии тех, кто назначается в наряд перед отходом ко сну, мы с Женей уже заранее держали поднятыми левые ноги, чтобы выйти из строя, будучи уверенными, что вызовут именно нас. Конечно, мы за все это на Метелкина сильно злились и в душе его проклинали. Однако сделать с ним ничего не могли.

По-видимому, Бог все-таки увидел нашу беду и позже наказал Метелкина, но, к сожалению, слишком жестоко. Дело было так. Во второй половине апреля 1942 года мы вместе с нашим обидчиком, также попавшим в состав одной с нами маршевой зенитной батареи, отправились с ней на фронт железнодорожным эшелоном. Доехали на нем до одной небольшой южной станции около города Изюм, и на наш поезд внезапно налетела группа немецких бомбардировщиков в сопровождении истребителей «Мессершмитт». Один осколок от сброшенных самолетами бомб попал именно в голову бедному ефрейтору, сразу отправив его на тот свет. И он, бедняга, даже не доехав до фронта, оказался единственным смертельно пострадавшим во всем эшелоне… Тогда мы успели дружно открыть огонь по тем самолетам из своих двух зенитных пушек и пулемета, установленных на железнодорожных платформах-вагонах, и вместе с местными зенитчиками рассеяли налетчиков и сбили один истребитель…

…Для всех военнослужащих очень хорошим нарядом считалось дежурство на кухне и в столовой. При этом они выполняли различные работы: таскали воду, чистили картошку, капусту, морковь, свеклу, лук и рыбу, подносили в зале столовой баки с едой и чистую посуду на столы, убирали с них и мыли грязную посуду, вытирали столы, убирали помещение, делали еще что-то. Но, главное, во время дежурства можно было много поесть, так как положенное питание было для нормального человека явно недостаточным.

У нас главным мясным продуктом, получаемым в столовой, была крупная каспийская и волжская рыба разных видов (включая даже осетров). Ее, по-видимому, в то тяжелое время было легче доставлять в Горький по водному пути по Волге из Астрахани, чем другое мясо животных и птиц. Конечно, эта рыба была очень вкусной пищей, но, когда ее подавали каждый день и по два раза в сутки – и как первое, и как второе блюда, она надоедала.

Хлеба – и только черного – давали по 600 граммов в сутки, но иногда и меньше, и его нам всегда не хватало. Совсем мало получали мы сахара, жиров и мяса животных. Мяса птиц (кур, гусей, уток) вообще не видели. Даже не попробовали молока, творога, ряженки, сливочного масла, сыра, яиц, свиного сала и колбасы. Ели пустые капустные щи, борщи, супы с крупами, картошкой и морковью, вторые блюда с полужидким картофельным пюре, пшенную и перловую каши и очень редко – гречневую и рисовую каши. Из третьих блюд чаще всего подавали простой, лишь слегка подслащенный чай, компот из сухих фруктов и клюквенный кисель. Яблок, других сырых фруктов и овощей не было и в помине. Не видел я и консервов.

Во время еды все отделение усаживалось с двух сторон за длинный стол с расставленными на нем тарелками и гранеными стаканами для каждого едока. Затем один из сидевших (как правило, крайний) наливал черпаком из поставленного на конце стола дежурными по кухне бачка с едой в тарелки и стаканы первое и третье блюда и накладывал большой ложкой на тарелки второе блюдо. Большинство бойцов, включая меня, приходили в столовую с собственными ложками, засунутыми между обмоткой к ботинкам и брючиной к правой ноге. Всю пищу из тарелок ели только столовой ложкой, так как вилок не было. Не было и ножей.