Честь самурая - Эйдзи Есикава Страница 36

— Прошу прощения! — Голос прозвучал дважды.

Отовака, получивший сегодня выходной, отсыпался в помещении для отдыха воинов. Он глянул наружу и огляделся по сторонам:

— Кто там?

— Это я! — Голос доносился из-за живой изгороди, где усики вьюнка обвивали листья и колючки китайского апельсина.

С веранды Отовака мог разглядеть только то, что кто-то стоит по ту сторону изгороди. Он вышел на веранду:

— Кто это? Если у тебя дело, так ступай через главные ворота.

— Они заперты.

Отовака вгляделся попристальней и радостно воскликнул:

— Обезьяна! Сын Яэмона, точно?

— Да.

— Почему ты не назвал своего имени? Скулишь, как собака.

— Главные ворота заперты, а когда я подошел сюда, то увидел, что ты спишь. Ты заворочался, и я решил еще раз окликнуть тебя.

— Нечего было церемониться. Жена, наверно, заперла ворота. Она пошла в лавку. Сейчас отопру.

Хиёси помыл ноги и вошел в дом, и Отовака пристально уставился на него:

— Где ты пропадал? Мы встретились с тобой на дороге два года назад. Никто не знает, жив ли ты. Твоя мать исстрадалась. Ты дал ей знать о себе?

— Нет еще.

— А дома был?

— Заглянул ненадолго, прежде чем сюда направиться.

— И не показался матери на глаза, а?

— Я вообще-то украдкой пробрался домой прошлой ночью. Мать и сестра спали. Я только взглянул на них и поспешил сюда.

— Чудной ты все же! Это ведь твой родной дом! Почему не сообщил близким, что жив и здоров? Как они бы обрадовались!

— Я очень хотел повидать их, но, уходя из дома, я поклялся, что не вернусь, пока не добьюсь чего-то в жизни. Ничего путного из меня не вышло, и я не хочу попадаться на глаза отчиму.

Отовака оглядел Хиёси с головы до ног. Белая хлопковая одежда на нем почернела от пыли, дождя и росы. Грязные волосы и темные от загара впалые щеки дополняли картину крайней нужды и изнурения.

— А чем зарабатываешь на жизнь?

— Продаю иголки.

— Ни у кого не служишь?

— Служил у нескольких самураев, не самых высокородных, но…

— Ну, понятно. Тебе, по обыкновению, все быстро надоело. А сколько тебе лет?

— Семнадцать.

— Уродился дурачком, так ничего не попишешь, только не переигрывай, изображая простака. Всему есть предел. У дураков и терпение дурацкое, они все вынесут, но ты не таков, да и проделки у тебя иного свойства. Нечего удивляться, что мать горюет, а отчим сердится. Обезьяна! Чем же ты намерен заняться в этой жизни?

Отовака бранил Хиёси за легкомыслие, но в душе жалел юношу. Он был близким другом покойного Яэмона и хорошо знал, как жестоко относится Тикуами к пасынку и к падчерице. Отовака молился, чтобы Хиёси совсем не пропал, оскорбив память несчастного отца.

Вскоре вернулась жена Отоваки. Она заступилась за Хиёси:

— Он — сын Онаки, а не твой. Зачем ты его ругаешь? Время попусту теряешь. Мне жаль мальчика. — Она достала арбуз, охлажденный в колодце, и угостила Хиёси. — Ему только семнадцать. Совсем несмышленыш! Вспомни себя в этом возрасте. Тебе уже за сорок, а ты по-прежнему пеший воин. Не самый подходящий пример для подражания.

— Уймись, — обиделся Отовака. — Я не хочу, чтобы молодые люди прожили, как я, вот я и учу их уму-разуму. После церемонии совершеннолетия они только на словах считаются взрослыми, но в семнадцать пора быть настоящим мужчиной. Вот, к примеру, наш господин, князь Нобунага, да простит он мою неучтивость. Сколько ему лет, по-вашему?

Отовака начал рассказывать о князе, но быстро сменил тему разговора, боясь, видимо, поругаться с женой.

— Ах да! Завтра утром мы отправимся на охоту с князем. На обратном пути переправимся через реку Сёнаи — кто верхом, кто вплавь. Так что приготовь шнур к доспехам и соломенные сандалии.

Хиёси, до сих пор сидевший с поникшей головой, посмотрел на воина:

— Прости меня, мой господин.

— Что за церемонии в моем доме?

— Князь Нобунага занят только плаванием да охотой?

— Да простят меня Небеса, но он на редкость никчемный человек.

— И злобного нрава?

— Да, хотя порой бывает учтивым.

— По всей стране о нем идет дурная молва.

— Вот как? Полагаю, врагам не за что любить нашего господина. Они боятся его.

— Простите, что побеспокоил в выходной день, — сказал Хиёси, внезапно поднявшись на ноги.

— Куда это ты заторопился? Переночуй у нас! Или я тебя обидел?

— Нет.

— Не стану задерживать тебя, если такая срочность. Почему бы тебе не зайти к матери?

— Обязательно. Прямиком отправлюсь в Накамуру.

— Вот и хорошо.

Отовака проводил Хиёси до ворот и посмотрел, куда тот направился. Сердцем он чувствовал что-то неладное.

Хиёси не пошел в Накамуру. Где же он нашел ночлег? Возможно, улегся у дороги или под деревьями возле храма. Деньги, полученные от Мацуситы Кахэя, он прошлой ночью подсунул матери и сестре. Летние ночи коротки, и он недолго ждал рассвета.

С утра пораньше он вышел из деревни Касугаи и двинулся по направлению к Бивадзиме. Шел он медленно, перекусывая на ходу. У него было в запасе несколько рисовых колобков, завернутых в листья лотоса. Что он будет есть потом, не имея денег?

Вообще-то еду можно раздобыть повсюду. Не зря она считается даром, ниспосланным нам Небесами. Хиёси, во всяком случае, верил в это. Благословение небесное нисходит на животных и птиц, а человеку предопределено зарабатывать пропитание в поте лица. Кто не работает, тот не ест. Человек, живущий ради насыщения желудка, существует понапрасну. Работай — и дары Небес придут сами собой. Словом, Хиёси ставил труд выше еды.