Лимонов - Эмманюэль Каррер Страница 36

Выложив 100 долларов за трусики, он предлагает пойти выпить. Она называет одно местечко неподалеку, и, разумеется, это местечко очень дорогое. Она оставляет его одного, потому что ей нужно позвонить. Пока ее нет, он перебирает слова, которые решил ей сказать, волнуется, повторяя их снова и снова, но вот она возвращается и спрашивает, не будет ли он возражать, если к ним присоединится один ее приятель, и пять минут спустя приятель уже здесь. Мужик лет пятидесяти, заказывает виски и ведет себя с ней небрежно, как собственник с надоевшей вещью.

Не стесняясь Эдуарда, они разговаривают между собой о людях, которых он не знает, смеются, потом Елена поднимается, говорит, что им пора, наклоняется к бывшему мужу, слегка целует его в уголок рта и благодарит – все очень мило, рада была повидаться, – и они уходят, предоставив ему удовольствие заплатить за всех троих.

Он возвращается домой по Мэдисон-авеню, разглядывая прохожих, особенно мужчин, чтобы сравнить с собой: лучше? Или хуже? Большинство лучше одето – это богатый район. Многие выше ростом. Некоторые красивее. Но только у него одного суровый и решительный вид человека, способного убить. И все до единого, встретившись с ним взглядом, смущенно отводят глаза.

Придя на Саттон-плейс, он тут же ложится: он заболел. Две недели Дженни ухаживает за ним, как за ребенком. Она это любит, и когда ему становится лучше, с сожалением говорит: «Когда ты болел, ты был таким human».

Снова лето, с тех пор как он писал свою книгу на лужайке Центрального парка, прошел год. Дженни спросила, не хочет ли он поехать с ней на каникулы на Западное побережье, и он согласился – отчасти из любопытства, отчасти из боязни, что в ее отсутствие он не сможет жить в миллиардерских хоромах на Саттон-плейс и ему придется провести август в гостинице «Эмбасси». Едва выйдя из самолета, они оказываются во взятой напрокат машине рядом с братом Дженни и двумя ее лучшими подругами, теми самыми, которых он терпеть не может, и Эдуард понимает, что впереди его ждет настоящий кошмар. И не то чтобы Калифорния ему не понравилась, размышляет он, но здесь хорошо прогуливаться под ручку с Настасьей Кински, а не с оравой деревенских обывателей, изображающих из себя хиппи, пьющих морковный сок и проводящих время в убогих coffee-shops, где они оплачивают счет в складчину, тщательно подсчитав на бумажной скатерти долю каждого, и сопровождают свои посиделки громкими и продолжительными взрывами хохота, словно доказывая самим себе, что они «хорошо сидят». Спустя три дня, в течение которых он жил за их счет и при этом ходил с надутой физиономией, Эдуард понял, что больше не выдержит, и решил вернуться. Дженни не пытается его удерживать: каждый волен поступать, как хочет, главное, не мешать остальным. Это ее кредо.

В Нью-Йорке жара, как в бане, и он понимает, хотя и поздновато, что лучше было остаться на побережье: если ты проводишь время на улице, то в августе приятнее находиться в Венеции, чем на Манхэттене. Он снова садится писать. На этот раз не стихи и не повесть. Коротенькие кусочки в прозе, не больше страницы, куда он выкладывает все, чем заполнена его голова. Она заполнена ужасными вещами, но надо признать, что содержимое он выкладывает с предельной прямотой: горечь и озлобление, зависть, классовую ненависть, садистские фантазии, но никакого лицемерия, стыда или попытки оправдаться. Позже эти кусочки станут книгой, одной из лучших, на мой взгляд, она будет называться «Дневник неудачника». Вот один отрывок:

«Придут все. Хулиганы и те, кто робок (робкие хорошо воюют), драг-пушеры и те, кто распространяет листовки для борделей. Придут мастурбаторы и любители порножурналов и фильмов. Придут те, кто одиноко бродит в залах музеев и одиноко листает книги в залах христианских бесплатных библиотек. Придут те, кто слоняется по Мейси и Александерс, не имея денег, чтоб купить, – убивают время. Придут те, кто два часа пьет голый кофе в «Макдональдсе» и тоскливо смотрит в окно. Придут неудачливые в любви, деньгах и работе и те, кто по несчастью родился в бедной семье.

Придут те, кому все надоело, кто уже истратил часть жизни на бесконечную, нелепую службу в банке или универсальном магазине. Придут шахтеры, которым надоела шахта, придут рабочие, которые ненавидят фабрику. Придут бродяги и кое-какие почтенные семейные люди, осатаневшие от семьи. Придут солдаты из армии и придут студенты из кампусов. Придут храбрые и сильные из всех областей жизни, отличиться и добыть славы.

Все заявятся. Возьмут оружие и покончат с этим порядком навсегда.

И город за городом занимают революционные войска неудачников. И солдаты имперской армии, вслушавшись в кровь многих поколений неудачников, текущую в их жилах, – вспоминают о своем рождении, срывают имперские отличия и с восторженными глазами и цветами на шляпах идут к своему родному племени, обнимаются с родными.

Город за городом, начиная со взрыва в Великом Нью-Йорке, Америка становится свободной, и я, Эдуард Лимонов, иду в головной колонне, и все знают и любят меня».

Вернувшись после каникул, Дженни объявляет, что им надо серьезно поговорить. Он ничего не заметил и не обратил внимания на того усатого деревенского пентюха в ковбойке, к которому они ездили на барбекю накануне его преждевременного отъезда, и вот теперь оказывается, что Дженни намерена поселиться с ним в Калифорнии, выйти за него замуж, родить ему детей, и, кстати, она уже беременна. «Ведь между нами нет любви», – стараясь не обидеть, говорит она Эдуарду, просто хорошая дружба и, несмотря на то что Западное побережье далеко от Восточного, нет никаких причин, чтобы эта дружба прервалась. Напротив. Она добрая девочка, и лишний раз доказала это: не хочет, чтобы он страдал, и он изображает понимание, желает ей счастья, соглашается, что так будет лучше, но на самом деле страдает: страдание настигает его внезапно и буквально опустошает. Он собирался ее бросить, но не думал, что выйдет наоборот. Не любя ее, он был уверен, что она его любит, и эта уверенность его согревала. Его кто-то ждал, у него было убежище, и вот все пропало. Снова вокруг враждебный мир, продуваемый холодными ветрами.

Он по-прежнему может зайти на Саттон-плейс выпить чашку кофе, но не более того. У Стивена появилась вульгарная привычка хлопать его по плечу, как бы утешая после любовной неудачи – его, Лимонова, брошенного этой коровой! Стивен интересуется, что он намерен делать. Издательство еще не вернуло ему книгу – это плохой знак. Зная, что он – мастер на все руки, Стивен рассказывает ему о своем приятеле, который ищет кого-нибудь, чтобы привести в порядок дом на побережье. Так Эдуард оказался на Лонг-Айленде, где в течение двух месяцев ему приходится работать лопатой и мастерком за четыре доллара в час. Нью-йоркские богачи, у кого есть дома в элегантных деревеньках на берегу моря, осенью приезжают туда только на уик-энд. На неделе там пустынно. Дом не отапливается, мебели нет. Эдуард спит на пенопластовом матрасе, под который подстилает брезент, чтобы не чувствовать идущей от пола сырости. Питается супами быстрого приготовления, разогретыми на плитке, натягивает на себя все свитера, но не может согреться. Иногда, если выглянет солнце, ходит на пляж пугать чаек или выпить кружку пива в единственном – совершенно пустом – баре в соседней деревушке и каждый раз на обратном пути промокает до костей. Стуча зубами от холода, он забирается в спальный мешок и представляет себе, как Дженни совокупляется со своим усатым увальнем. Сказал бы ему кто-нибудь в те времена, когда они были вместе, что наступит день, когда он будет мастурбировать, думая о ней…