Цареубийство. Николай II: жизнь, смерть, посмертная судьба - Семен Резник Страница 36

В воскресенье утром 9 июля депутаты Думы прочли Указ о ее роспуске. Бросились к Таврическому дворцу, но здание было оцеплено полицией, все двери заперты. Население, тоже застигнутое врасплох, сорганизоваться не смогло, специального паровоза за Коковцовым посылать не понадобилось. Вроде бы все прошло без сучка, без задоринки. Но часть депутатов Думы, потолкавшись у оцепленной своей резиденции, незаметно, по одному или небольшими группами, направились на Финляндский вокзал, оттуда в Выборг — город, как-то защищенный от полицейского произвола финской конституцией. В зале одной из гостиниц собралось около 230 депутатов — большинство кадетов. Муромцев, заняв председательское место, невозмутимым голосом объявил:

«Заседание Государственной Думы продолжается!»

Воззвание под названием «Народу от народных представителей», подписанное большинством депутатов, резко осуждало роспуск Думы. «Целых семь месяцев правительство будет действовать по своему произволу и будет бороться с народным движением, чтобы получить послушную, угодную Думу, а если ему удастся совсем задавить народное движение, оно не соберет никакой Думы», — говорилось в воззвании, призывавшем оказать сопротивление этому произволу. «Правительство не имеет права без согласия народных представителей ни собирать налоги с народа, ни призывать народ на военную службу. А потому теперь, когда правительство распустило Государственную Думу, вы вправе ему не давать ни солдат, ни денег». Это был призыв к мирному гражданскому неповиновению. Ни к всеобщей забастовке, ни к вооруженному восстанию призыва не было, так что, по тем временам, это было умеренное воззвание, отражавшее умеренную левизну партии кадетов. Позднее, на суде, Муромцев даже скажет, что, призывая народ к пассивному сопротивлению, Выборгское воззвание ставило целью предотвратить активное сопротивление, то есть новый революционный взрыв ^[111].

Воззвание не достигло своей прямой цели, но достигло гораздо большего. Оно заставило власти доказывать, что обещание провести выборы в новую Думу выполнят. Выборгцы поплатились тремя месяцами тюрьмы каждый — то была небольшая плата за срыв заговора против конституционного строя!

А пока, пользуясь свободой рук в междумный период, Столыпин, поддерживаемый государем, развернул бурную деятельность, показывая каждым своим словом и делом, что кулак, разжимавшийся целых два года, теперь будет сжиматься.

Для революционного подполья это послужило новым сплачивающим и мобилизующим импульсом.

После Манифеста 17 октября 1905 года оно лишилось безусловной поддержки умеренных кругов, а в его собственных рядах возникли сомнения, колебания, разброд. Руководство самой крупной революционной партии — эсеров — в ответ на Манифест 17 октября постановило прекратить террор, но возобновило его после жестокого подавления Декабрьского восстания в Москве. В связи с созывом Думы Совет партии снова постановил прекратить террор, но дал Центральному комитету право, «не дожидаясь следующего собрания Совета, возобновить террор в тот момент, когда этого потребуют интересы революции» ^[112]. Правда, наиболее радикально настроенные террористы с этим не согласились и выделились в самостоятельную группу «максималистов». В разных местах действовали другие автономные группы. Тем важнее было для власти проводить курс, который бы привлекал или хотя бы нейтрализовал как можно более широкие слои населения, обрекая экстремистов на изоляцию.

Столыпин, поддерживаемый царем, пошел другим путем. Направление ответного удара можно было предвидеть.

Пикантная подробность побоища в доме премьера на Аптекарском острове состояла в том, что прямым соучастником его был… сам премьер.

История этого злодеяния прямо связана с тем, что в июне, в Киеве, некто Соломон Рысс, арестованный «при попытке ограбления артельщика», предложил свои услуги полиции. Начальник Киевского Охранного отделения полковник А.М. Еремин спешно доложил в Петербург о возможности заполучить ценного агента. Получив одобрение от начальника департамента полиции М.И. Трусевича, Еремин устроил преступнику побег, а два охранника, упустившие его якобы по халатности, были судимы и приговорены к каторге! ^[113]

Рысса переправили в Петербург для внедрения в группу максималистов и туда же перевели, с большим повышением, полковника Еремина, поставленного «заведовать всей секретной агентурой». Ни с кем другим из полицейского начальства провокатор контактировать не желал, а с его условиями приходилось считаться. Своей властью проводить эти перемещения и назначения Трусевич не мог: он действовал, получив одобрение министра внутренних дел Столыпина ^[114].

Рысс потребовал до поры не арестовывать никого из группы максималистов, к которой он примкнул. Трусевич снова обратился к Столыпину, а тот запросил мнение начальника Петербургского охранного отделения Герасимова. У Герасимова не было принципиальных возражений против использования уличенных преступников в целях сыска: он сам действовал такими же методами. Он только высказал сомнения в надежности данного агента, — скорее всего потому, что тот проходил не по его Отделению. Именно так это расценил Столыпин: выслушав Герасимова, он «присоединился к мнению Трусевича и подтвердил приказ о непроизводстве арестов максималистов» ^[115].

12 августа, к дому Столыпина на Аптекарском острове, в обычное время приема, когда там толпилось много посетителей, в открытом ландо подкатили два жандарма. Они вошли в вестибюль, неся каждый по тяжелому портфелю. Заметив какие-то непорядки в их форме, охрана бросилась наперерез, но было поздно. Страшный взрыв разнес в клочья обоих «жандармов» и отправил на тот свет еще 25 человек. Часть дома взлетела на воздух. Сквозь клубы дыма и пыли слышны были жалобные стоны, ржание раненых лошадей. Тяжело пострадали дочь и сын премьера.

Чудом уцелевший Столыпин проявил самообладание и мужество. То, что злодеяние было совершено при прямом участии агента полиции и соучастии самых высших чинов, удалось скрыть от общественности. Даже после этой бойни Рысс не был арестован и продолжал служить сексотом.

Зато уже через неделю, по представлению Столыпина, царь подписал чрезвычайный закон о введении скорострельных военно-полевых судов. Этим «решительным» ответом власть маскировала то, что действенного средства борьбы с террором у нее не было.

В чем, в чем, а в кровавой юстиции недостатка в России не ощущалось. Гражданское судопроизводство смертной казни не знало, но параллельно действовали военные суды двух типов.