Где-то в мире есть солнце. Свидетельство о Холокосте - Майкл Грюнбаум Страница 36

— Неподходящий сегодня день, чтобы привлекать внимание. Ты понял?

— Извини, — сказал я, но Франту это не очень-то удовлетворило. — Я пытался высмотреть маму. Ты ее не видел?

— Что? — Он вскинул голову и, мне показалось, выругался себе под нос. — Нет. Я разузнаю. — И тут уж он выругался вполне отчетливо. — Это займет какое-то время.

— Много времени? — спросил я, но Франта не ответил.

Наконец ворота открылись, начали выпускать людей. Но прошло минут пятнадцать, прежде чем наша часть толпы сдвинулась с места.

За все время в Терезине я ни разу не видел столько эсэсовцев. Их десятки, и каждый с автоматом наизготовку. С тех пор как нас сюда привезли, я почти каждый день мечтал: вот бы пройти через эти ворота. Но сейчас, когда со всех сторон окружают эсэсовцы и никто не объясняет, куда нас гонят и зачем, я бы предпочел остаться в постели. Весь бы день там пролежал, если бы позволили.

А вместо этого мы шагаем по дороге, по которой прибыли в Терезин почти год тому назад.

Примерно через полчаса, когда ноги разболелись, а брюхо все громче спрашивало, куда подевался завтрак, цепочка людей перед нами свернула с дороги на огромный луг.

Эсэсовцы орали во всю глотку. Повторяли одно и то же, но только через несколько минут мы подошли достаточно близко, чтобы разобрать:

— В ряд по сто! Стройтесь в ряды по сто человек! По сто! Ровно сто!

Построившись в ряд, мы с Кикиной, Иржи и Лео принялись обсуждать, означает ли требование «ровно по сто», что нас привели сюда, чтобы всех расстрелять, или нет. Кикина хотел спросить Франту, но между нами стояло человек тридцать, а то и больше. В итоге мы ни до чего не доспорились, но решили: если услышим выстрелы, побежим в сторону от пути, по которому пришли, в рощу — до нее примерно полкилометра.

Мы стоим и стоим. Час, два, несколько часов. Дождь то усиливается, то стихает. Час за часом.

Сто девяносто семь, сто девяносто восемь, сто девяносто девять, двести.

— Извини, Горилла, время истекло, — сказал я. — Твоя очередь, Иржи.

— Ладно, — сказал Горилла, вылезая из-под одеяла, которым мы вместе укрывались. — Спасибо, Миша.

На миг, пока он и Иржи менялись местами, холодный и влажный ветер ударил в меня. Какое счастье, что есть это одеяло.

Иржи так трясся, что едва удерживал свой край одеяла.

— Как ты думаешь, сколько, — забормотал он, клацая зубами, — сколько мы уже тут торчим?

— Не знаю, — сказал я. — Наверняка Франта знает.

Я оглядел наш ряд из ста человек, но не увидел Франту. Это не означало, что его тут нет: больше чем на десять человек в ту и другую сторону толком не разглядишь. Мне следовало начать отсчет — Лео ждал своей очереди, — но уж очень Иржи замерз, пусть обогреется.

— Когда же нас отпустят? Обратно в дом? — шепчет он и трясется всем телом, прижимаясь ко мне.

Кикина похлопал меня по плечу.

— Что? — спросил я.

— Франта зовет, — сказал он.

— Зачем?

— Не знаю, — сказал он. — Иди, раз зовет.

Я оставил одеяло Иржи и Лео и стал пробираться к Франте. Выходить из ряда нельзя, я должен просить одного мальчика поменяться со мной местами, потом другого. Некоторые, например Педро и Пудлина, поглядывают на меня косо, словно опасаются, что я навлеку на всех нас неприятности, но после первых пяти человек мне уже все равно, кто как смотрит: я сообразил, что могла быть лишь одна причина, зачем я понадобился Франте именно сейчас.

— Да! — сказал я, добравшись наконец до него и еле переводя дух.

— С ней все в порядке, — сказал он. — Все в порядке.

— Честно? — переспросил я и вдруг заметил, как ходуном ходят мои руки.

Франта кивнул. Мимо прошел охранник-эсэсовец, чуть не задел Франту автоматом. Франта переждал несколько секунд, затем подхватил меня и усадил себе на плечи.

— Смотри вон туда. — Он указал направление.

Я посмотрел в ту сторону поверх голов — снизу ведь ничего не разглядеть. Но и сверху я видел только людей, ряд за рядом, а вдали они сливались в сплошную толпу — тысячи, тысячи и тысячи.

— Где она? — спросил я.

— Ближе к тому концу. Семнадцать или восемнадцать рядов от нас.

Я попытался считать ряды, но на девятом или десятом сбился.

— Откуда ты знаешь?

— Я поговорил с Отто Кляйном, а тот попросил Гонду Редлиха выяснить про нее.

— Гонду Редлиха? — переспросил я. — Кто такой Гонда Редлих?

— Ты же помнишь, Отто — мой начальник…

— Ага.

— Ну вот, а Гонда — начальник Отто. И он отвечает за свои слова. Твоя мама в том ряду, и твоя сестра тоже. А теперь слезай, потому что хоть ты пока и не слишком большой, но сегодня даже ты для меня тяжел.

Вернувшись на свое место, я закутался в половину одеяла, слегка пригнулся и уткнулся лицом в спину Иржи.

— Ты чего? — спросил он.

— Нос замерз, — соврал я. — Как бы вообще не отвалился.

Надеюсь, он не слышал, как я этим носом шмыгал.

Сто тридцать четыре, сто тридцать пять, сто тридцать…

— Миша! — сказал Иржи. Или скорее шепнул. Голос у него совсем слабый. — Как думаешь, что будет, если поесть травы?

— В смысле? — переспросил я: вдруг я неправильно его понял.

— Если я не съем чего-нибудь, скоро… не знаю, что со мной…

Дальше я не смог разобрать, потому что над нами пролетел самолет. И не где-то высоко, как самолеты, которые иногда видишь в небе ясным днем, нет, этот темно-серый самолет кружил прямо над нашими головами.

В двух рядах от нас закричали женщины:

— Он сбросит бомбы! Сбросит на нас бомбы!

Они кричали все громче:

— Нас всех убьют!

Молодая женщина с волнистыми русыми волосами завизжала и кинулась опрометью к дальнему краю поляны. Эсэсовец с автоматом погнался за ней вдоль ряда, поймал, со всей силы толкнул наземь и наставил на нее автомат. Может быть, он что-то ей кричал, но было не слышно: уже сотни людей разом говорили, кричали, плакали. Минуту спустя та женщина вернулась в свой ряд, две другие поддерживали ее под руки. Самолет все кружил над нами и заглушал все звуки.

— Правда, Миша! — пробился голос Иржи. — Ведь коровы едят траву. Почему бы и людям ее не есть?

Надо было что-то ответить, но я лишь крепче обнял Иржи правой рукой. Закрыл глаза и, считая, окрашивал каждое число в какой-нибудь яркий цвет: сто тридцать шесть, сто тридцать семь, сто тридцать восемь…

— Сколько тут рядов, как ты думаешь? — спросил я Лео, когда он нырнул ко мне под одеяло.