Война и люди - Василий Песков Страница 35

Второй раз очнулся в лесу. В соснах стояли танки с крестами.

— Надо поговорить, лейтенант… — На корточки перед ним садится офицер-власовец. Говорил мягко, протянул флягу с водой. — У вас танки должны быть. Сколько и где?

Иван выплюнул красную сухую слюну и отвернулся.

— Мне поручили узнать… Где танки?!

Иван не помнит, какое слово сказал он тогда. Помнит — в лицо ему полетела помятая фляга. Потом тяжелые сапоги и приклад били по голове. Потом офицер-власовец отошел, сел на ящик из-под снарядов и закрыл руками лицо. Потом подошли двое немцев… Опять удары…

Он до сих пор не может понять, почему его не убили и зачем везли нестерпимо тряской дорогой через лес, через поле, через маленький городок.

В последний раз очнулся на куче опилок. Рядом лежали еще пятеро в таких же, как у него, изорванных гимнастерках. Справа виднелись колючая проволока, пулеметная вышка, вдоль ограды взад и вперед скакала овчарка с перевязанной лапой.

Это был лагерь для пленных.

В первый же вечер к нему подошел человек и по-русски сказал:

— Я вчера осмотрел ногу. Если не сделать операцию… Словом, ты понимаешь. Я врач, с полевым госпиталем отрезан в сорок втором. Инструмент у меня — нож перочинный… Решайся.

Утром перочинным ножом сделали операцию. Две чистые рубахи пошли на бинты…

Он не помнит, как звали врача. В лицо он узнал бы его из тысячи…

Иван Назаров был молод, здоров — двадцать два года! И потому, наверное, он начал ходить, а начав ходить, превратился в человека № 58344. Людей поднимали в три часа ночи, строили и гнали работать. Офицеров держали особо, и работа для них была особой… Заставляли рыть ямы и хоронить. Хоронили своих. Каждый день шестьдесят — семьдесят человек. Клали рядами. Сзади стоял часовой с пистолетом. Если у него было скверное настроение — стрелял.

Однажды утром лагерь подняли и вывели на дорогу. Пятнадцать тысяч людей, громыхая деревянной обувкой, двинулись по шоссе. На пять километров растянулась шеренга. Иван шел в середине, с трудом волоча едва зажившую ногу.

— Больные, два шага вперед!..

Измученные люди с надеждой глядели на десять автомобилей, догнавших колонну. Оказалось, больных отвезли и расстреляли в овраге. Потом стали стрелять в идущих. Споткнулся — выстрел. Надо было не показать, что хромаешь, надо было не отставать, надо было поддержать вконец ослабевшего друга. Вряд ли в чьей-нибудь жизни была дорога длиннее и страшнее, чем эта по Германии зимой в сорок пятом.

– Из лагеря вышли пятнадцать тысяч. В конце дороги я насчитал всего триста двадцать… А потом – Победа. Дорога домой, на Родину. Потом вот эта дорога, от станции до села. Сколько раз там я видел во сне дорогу от станции до села…

От лошадей пар. Прыгаем в снег — размять ноги. Иван Михайлович достает последнюю сигарету. «Фр-р!»

Из жухлой травы серыми комьями взвиваются куропатки. Они долго не опускаются. Молчим, провожаем глазами темные точки. На дорогу, вращаясь пропеллером, падает птичье перо. Иван Михайлович подставляет ладонь.

— Дед учил брать на счастье…

Занесенный снегом ручей у дороги. Заросли ольховника, заячьи, лисьи следы. На бугорке желтеет дуплистая липа.

— Товарищ полковник, Семен Никитич! Сколько, по-вашему, этой старухе? — Иван Михайлович стукает кнутовищем по неохватному дереву. — Пушкина помнит, поди? Пушкин в наших местах бывал. Помните «Капитанскую дочку»?.. На войне частенько вспоминал эту липу. Каждая ветка помнилась. Вон в той лощине до войны зайцев стерег. Сядешь у стога и ждешь — при луне хорошо видно. А тут воду пил. Прыгнешь с трактора, нагнешься к ручью — одни зубы белеют… Пьешь, пьешь, а вода из земли течет и течет. Миллион человек подходи — на всех хватит. Холодная, камешки перекатывает. Если пойти лощиной — еще ручей будет. Его зовут «Семь ручьев». Потом озера пойдут — уток пугаешь. А дальше, как пройдешь седловину, в низине село Бискужа. Там похоронены дед с бабкой, там я родился, в школу ходил, на тракториста учился, женился там…

Скрипит снег под санями. Горка. Низина. Опять горка. Островки леса. Ольхи, ветлы и осокори. Белая музыка под полозьями. Если долго молчать и глядеть, как сугробы сливаются с небом, клонит ко сну. Не спавший ночью полковник закрывает глаза. Стайка розовых снегирей долбит семена в бурьяне. Предвечерняя синева заливает низины, сближает острова леса. Синяя даль становится чем-то одушевленным, тянет к себе глаза, наполняет грудь сладкой тревогой… Сколько дней можно ехать, и все Россия, Россия!.. Сколько людей надевали шинели и не вернулись, чтобы можно было так ехать, радоваться синеве, и все, что видишь и слышишь, можно назвать своим…

— Иван Михалыч! Ванюшка!..

Вздрагиваем. На дороге — заглохший трактор. Перепачканный сажей парень и старый колхозник в тулупе пляскою согревают ноги.

— Взгляни, бога ради, что там сломалось…

Иван Михайлович берет ключ. На ладони промывает бензином желтые колечки и винтики, просит ножик… Трактор заводится. Два счастливых тракториста трут снегом руки. Старик в тулупе садится на сани из двух огромных бревен. Машем друг другу варежками.

– Наши. За сеном едут. – Иван Михайлович лезет в карман за гребенкой – причесать вспотевшие волосы.

В деревню с войны Иван Назаров вернулся ночью в августе сорок пятого.

Мать не плакала — может быть, потому, что не было больше слез. Она трогала волосы, руки, плечи его и говорила одно только слово:

— Ванюшка, Ванюшка…

Отец рванулся с кровати. И опять повалился. Потом ухватился рукой за висевшую над кроватью обмотку, подтянулся:

— Ну подходи, подходи же скорей!.. Жив! Два солдата глядели друг другу в глаза.

— А я вот валяюсь — контузия. Недавно из госпиталя. Иван сбросил шинель, повесил рядом с отцовской. На деревенской улице вспыхнули огоньки: «Иван вернулся!» Изба наполнилась людьми.

Младший брат Колька снял со стены застекленную рамку, красным карандашом зачеркнул в выписке из Указа слово «посмертно» …

Через три месяца позвонили из районного военкомата: «Назарова срочно в Оренбург вызывают…» Длинная лестница с мягким ковром. Тяжелые двери. Молоденький адъютант у дверей.

— Герой Советского Союза младший лейтенант Назаров, вас ждет генерал Субботин, — и щелкнул зеркальными сапогами.

Генерал обнял, расцеловал. Долго прокалывал гимнастерку.

— Носи, сынок. Заслужил… Позвали в район:

— Ну, герой, на какую работу?

— Я тракторист, на земле вырастал…

Два года работал землеустроителем. Летом ничего, а зимой — бумаги, чертежи. Заскучал. Тут младший брат подкатился:

— Давай на завод к нам. Я уже с директором говорил…

Кому не хочется иметь на заводе Героя! Директор жал руку. Сразу распорядился насчет квартиры. Семья Назаровых — сам, жена, трое детей — переехала в Медногорск.