Каганы рода русского, или Подлинная история киевских князей - Владимир Егоров Страница 35

Я не зря оговорился «вроде бы» — структура преамбулы невнятна. Перечень имен открывается личным послом Игоря (Ивором). Потом несмотря на подзаголовок «общие послы» перечисляются не общие, а личные послы Ольги (Искусеви), Святослава (Вуефаст), Игоря младшего (Слуды), Володислава (Улеб), Предславы (Каницар) и вдруг зачем-то жены Улеба (Шихберн Сфандр). Наконец, далее идет последовательность имен парами, в которых все вторые компоненты имеют окончание «-ов» (с одним исключением, в котором исследователи договора предполагают ошибку переписчика). Эти пары можно понимать двояко. Во-первых, как имя и фамилию (например, Егри Евлисков, Прастен Бернов, Истр Аминдов), но как-то странно видеть «фамилии» на «-ов», образованные от германских корней при германских же именах ^[68]. Да и рановато для таких фамилий. Считается, что фамилии появились на Руси не ранее XIV века. Во-вторых, также пары могут образовывать имена посла и его патрона (то есть, Егри — посол Евлиска, Прастен — посол Берна, Истр — посол Амунда), но тогда мы вновь имеем не общих, а личных послов или представителей. Наконец, замыкает список череда купцов, а обещанных в начале «общих послов» мы так и не увидели. То есть оригинальная структура договора явно нарушена в его «списке», представленном в ПВЛ.

Аналогично договору 911 года, далеко не все «имена» в преамбуле договора 945 года могут быть безусловно признаны таковыми. Вновь в этой запутанной донельзя мешанине якобы имен встречаются слова, которые очень трудно признать именами, например, «Каницар». Некоторые имена, как и в договоре 911 года, подозрительно стоят во множественном числе: «Слуды», «Искусеви».

Что касается «Слуды», то здесь можно предположить, что мы имеем дело со множественным числом славянизированного и, как следствие, «сатемизированного» готского корня хлуд в смысле «известные, знатные». Не могу придумать сколько-нибудь разумное объяснение для «Искусеви», разве что латинское exclusivi — «исключительные, высокородные». Однако откуда бы взяться в договоре латыни? Но в любом случае отказываюсь, просто не могу признать «Искусеви» именем человека. То же самое для «Каницара», что, впрочем, вполне может быть испорченным германским Kanzler — «канцлер» ^[69] в смысле секретаря посольства. (Как тут не вспомнить секретаря посольства 911 года Стемида!) Может быть мои этимологии наивны и не совсем точны, но эти «знатные», «высокородные» и «канцлер» вполне уместны и самодостаточны в преамбуле договора.

Продолжая попытки по возможности восстановить исходный текст договора 945 года, нельзя обойти Володислава и Предславу, которых вряд ли могли выдумать и внести в договор правщики текста «списка», так как нигде в ПВЛ больше эти имена не встречаются. Поэтому именно Володи-слав с Предславой и были, вероятнее всего, главными фигурантами в оригинале договора, к которым относились все эти слуды, искусеви и каницары, превратившиеся в «имена» ^[70] только тогда, когда между ними (но, разумеется, перед Воло-диславом, Предславой и всеми прочими!) составители ПВЛ воткнули казавшихся им здесь необходимыми, но почему-то пропущенными «великого князя», «княгиню» и «княжича», вследствие чего во главе «списка» договора перед Володиславом и Предславой появились имена Игоря, Ольги и Святослава. Очевидно при вставке вместе с ними случайно затесались слова «общие послы», оставшиеся невыполненным обещанием.

Окончательно запутывает дело странная грамматическая чересполосица в изложении остального текста договора. Первое предложение преамбулы 945 года повторяет начало договора 911 года «Мы [выделено мной. — В. Е.] — от рода русского [далее следует частично рассмотренный выше длинный список имен. — &£.]… посланные от Игоря, великого князя русского, и от всякого княжья, и от всех людей Русской земли». Здесь представители «рода русского» сами говорят о себе в первом лице. Но уже во второй фразе первое лицо неожиданно сменяется третьим: «И им [выделено мной. — В. Е.] поручено возобновить старый мир, нарушенный уже много лет ненавидящим добро и враждолюбцем дьяволом, и утвердить любовь между греками и русью». Ясно, что не сами послы рода русского говорят о себе в третьем лице. Да и вряд ли они, все еще язычники, упомянули бы «враждолюбца дьявола». За них это сделал какой-то монах-компилятор.

В следующем предложении однако вновь возвращается первое лицо: «Великий князь наш Игорь, и бояре его, и люди все русские послали нас [оба выделения мои. — В. Е.] к Роману, Константину и Стефану, к великим царям ^[71] греческим…» — чтобы в дальнейшем тексте бесповоротно смениться совсем другими, неграмматическими, византийскими лицами, диктующими текст договора и навязывающими руси свою волю на правах победителей.

То есть совершенно очевидно, что помещенный в ПВЛ так называемый «список с договора» на самом деле представляет собой сложную компиляцию различных исходных текстов неизвестного происхождения с наложением произвольных правок компиляторов и правщиков ПВЛ. Это в свое время отметил еще А. Никитин: «Сам факт существования подобного интерэтнического и, в то же время, суперстратного по отношению к местным племенам социума росов… объясняет недоумение по поводу многочисленности Росий / Русий и, в свою очередь, ставит перед исследователем проблему дифференцированного подхода к сведениям о разных группах росов / русов, которые содержатся в письменных источниках. При этом главным препятствием оказывается не разнообразие источников, а многовековой стереотип идентификации руси / Руси исключительно с районом Среднего Поднепровья, наиболее последовательно проведенный авторами и редакторами ПВЛ, адаптировавших в ее состав [выделено мной. — В. Е.] тексты самого разного происхождения, в первую очередь, договоры с греками». Эх, кабы речь шла только об адаптации!

Итак, договор 945 года явно не оправдал наших надежд в качестве объективного свидетельства состояния дел в среде руси на момент гибели Игоря и вокняжения Ольги. Поэтому перейдем ко второму документу, с которым мы связывали эти надежды, — трактату Константина Багрянородного «О церемониях византийского двора» с описанием посещения Константинополя «архонтиссой Эльгой».

И тут нас с самого начала поджидают неприятности. У историков до сих пор нет единого мнения даже о том, когда этот визит имел место. Конкурируют две даты с интервалом в одиннадцать (!) лет. ПВЛ датирует эту поездку 955 годом, но этой ее датировке, как обычно липовой, по счастью в данном случае имеется объективное опровержение. В отчете о двух приемах «архонтиссы», Константин Багрянородный не указывает год, когда состоялись приемы, но приводит числа месяцев и дни недели. Их сочетание для времени правления Константина соответствует только 946 и 957 годам. Одни историки, в частности из наших современников Г. Литаврин, отстаивают первую дату, другие, например А. Назаренко, — вторую. Однозначно выбрать одну из них не представляется возможным. Каждая из альтернатив имеет свои плюсы и минусы. Здесь не место вдаваться в подробности противостояния и рассматривать аргументы обеих сторон, весьма изощренные, но, надо признать, не слишком убедительные. Между тем, то, куда направилась Ольга сразу после гибели мужа, имеет немалое значение.