Анастасия или Анна? Величайшая загадка дома Романовых - Пенни Вильсон Страница 35

Как вспоминала медсестра Эмилия Барфкнехт, Пойтерт была сильно взволнована таким важным открытием, сделанным ею, но Неизвестная выглядела расстроенной {6}. Пойтерт не упоминала имен тех, кто был изображен на снимке, во всяком случае, на этот раз. Однако по мнению Барфкнехт с одной из великих княжон, изображенных на снимке, Неизвестная имела большое сходство, и когда медстестра показала эту фотографию своей загадочной пациентке, Неизвестная сразу же сказала, что это Анастасия {7}. Тем не менее, когда 20 января 1922 года Пойтерт выписали из клиники для душевнобольных, она начала убеждать всех в том, что ей удалось найти сумевшую спастись великую княжну Татьяну. Уверенная в том, что она раскрыла великую тайну, Пойтерт решила найти кого-нибудь – кого угодно – лишь бы он был способен подтвердить ее теорию.

Несколькими месяцами позже в воскресенье к эмигранту по имени Николай фон Швабе, который стоял на паперти расположенного на улице Унтер-ден-Линден Берлинского кафедрального собора Русской православной церкви и продавал брошюры антисемитского содержания, подошла «пожилая, темноволосая и очень бедно одетая женщина». Это была Пойтерт. Она внимательно осмотрела выставленные им на продажу открытки и брошюры и лишь затем сообщила шепотом, что у нее есть важные сведения о семье Романовых. После того как фон Швабе уверил ее, что как бывший штабс-капитан личного вдовствующей императрицы Марии Федоровны лейб-гвардии Кирасирского полка он вполне заслуживает доверия, Пойтерт сообщила: «В берлинском доме сумасшедших содержится пациентка, которую зовут Неизвестная, и она очень похожа на великую княжну Татьяну. Лично я убеждена, что это она и есть» {8}.

Фон Швабе данная новость заинтересовала настолько, что он решил продолжить расследование, и после еще одной встречи с Пойтерт и беседы с приятелем, которого звали Франц Йенике, троица посетила больницу. Это произошло в среду, 8 марта. Когда они подошли к расположенной в палате Б койке Неизвестной, она натянула простыню на лицо и отвернулась к стене; большую часть времени она молчала, настаивая на том, что не владеет русским языком. «Она спросила, что мне угодно», – вспоминал фон Швабе. Он попытался установить с ней дружеские отношения и предложил ей номер своего журнала, но когда Неизвестной показали фотографию вдовствующей императрицы Марии Федоровны, она «в течение долгого времени смотрела на нее», а затем заявила: «Я не знаю эту даму» {9}. Позднее, как об этом сказала Эмилия Барфкнехт, Неизвестная пояснила, что «посетители показали ей портрет ее бабушки» {10}.

Несмотря на имевшие место сомнения, фон Швабе направился в Высший монархический совет, чтобы поставить его членов в известность о том, что существует вероятность, по которой княжна Татьяна смогла спастись от смерти и теперь является пациенткой клиники Дальдорф {11}. Высший монархический совет, созданный в Берлине в 1921 году Николаем Марковым, бывшим депутатом русской Государственной думы, был центром, который помогал в организации жизни эмигрантов и оказывал им поддержку. Сам фон Швабе принимал участие в издании печатного органа этого совета – антисемитского и монархистского журнала «Двуглавый орел», – а также иных изданий, возлагавших на масонский заговор и международное еврейство вину за ритуальное убийство семьи Романовых {12}. Подобные, широко распространяемые и легко принимаемые на веру эмигрантской общественностью публикации служили почвой, на которой стали расцветать мифы, создавшие Романовым ореол мучеников. Для некоторых из эмигрантов сама мысль о великой княжне, чудесным образом уцелевшей в кровавой бойне в Екатеринбурге, противоречила антисоветской пропаганде, изображавшей всех без исключения большевиков безжалостными и кровавыми убийцами. Однако другие отнеслись к подобной возможности с большим доверием. Согласно действовавшему в России закону о престолонаследии дочери Николая II могли наследовать трон только после всех членов династии мужского пола; на 1922 год были живы более двух десятков Романовых мужского пола, уцелевших во время революции и бежавших из России. Но, как рассуждали некоторые, закон, имевший силу до 1917 года, был уже не актуален. Если взять только эмигрантские круги, переполненные ностальгическими чувствами, то и в этом случае спасшаяся великая княжна могла выступать как минимум в качестве живого символа, вокруг которого сплотилась бы эмигрантская община. Она, вне всякого сомнения, могла оказывать огромное влияние на политическую и общественную жизнь русских в изгнании.

Таков был выбор, который встал теперь перед Высшим монархическим советом в Берлине. Однако в конце концов уполномоченные лица совета, в душах которых все еще были живы боль и страдания и не умирала надежда, отнеслись к заявлению Пойтерт серьезно и направили к ней Зинаиду Толстую, даму из высшего общества Петербурга. Она проживала в Царском Селе и поддерживала дружеские отношения с семьей императора. В пятницу 10 марта Толстая в сопровождении фон Швабе и ряда других лиц навестила пациентку в Дальдорфе, где последняя встретила посетителей в своей манере, повернувшись к стене и стараясь спрятать лицо под простыней. Когда же наконец она открыла лицо, Толстой подумалось, что она заметила определенное сходство между глазами пациентки и глазами Николая II. В течение всей встречи Неизвестная была заметно взволнована, а когда Толстая показала ей почтовые открытки с изображением членов императорского семейства, фотографии великих княжон, подписанные ими, и письма, которые были посланы Романовыми, она, судя по всему, начала плакать {13}. Толстая покинула клинику для душевнобольных, говоря, что она узнала в пациентке среднюю дочь Николая и Александры. Однако позднее, когда стало ясно, что Неизвестная настаивает на том, что она и есть Анастасия, Толстая переменила свою точку зрения и стала убеждать всех в том, что теперь она узнает в ней младшую из великих княжон; через несколько месяцев она отказалась и от этого мнения, категорически не признавая ее принадлежность к Романовым, но лишь для того, чтобы высказать свои сомнения позже {14}.

На второй неделе марта 1922 года весть о том, что Толстая узнала в пациентке Дальдорфа избежавшую смерти великую княжну Татьяну, быстро разнеслась по общине русских эмигрантов в Берлине, и Высший монархический совет не видел оснований усомниться в этом. Одиннадцатого марта члены совета направили одного из бывших офицеров в Киль, где в своем поместье Хеммельмарк проживали сестра императрицы принцесса Ирэна и ее муж принц Генрих Прусский. Здесь также проживала и баронесса София Буксгевден, бывшая камер-фрейлина императрицы Александры. Она смогла спастись от большевиков и в конце концов добраться до Европы. С тех пор как Буксгевден последний раз видела великих княжон, на пути из Тобольска в Екатеринбург, прошло четыре года. Данное обстоятельство делало баронессу одной из тех, кто мог вынести наиболее точное суждение о справедливости притязаний претендентки, поэтому принцесса Ирэна и попросила Софи поехать в Берлин, чтобы высказать мнение о молодой женщине в клинике Дальдорф {15}.

Каким-то образом о предстоящем визите стало известно Пойтерт, и та помчалась в Дальдорф, чтобы пре-дупредить Неизвестную. Ко времени прибытия баронессы последняя уже приняла свою обычную позу, испуганно выглядывая из-под простыни, которой была укрыта с головой. Затем она повернулась к Пойтерт и прошептала несколько вопросов на немецком языке. «Я пыталась привлечь внимание молодой женщины, – позднее говорила Буксгевден, – я гладила ее по волосам и говорила с ней на английском языке». Несколько раз Буксгевден обратилась к ней, называя ее «дорогая», но претендентка «ничего не ответила на это, и мне стало ясно, что она не поняла ни слова из того, что я сказала». Точно так же «в ее глазах не было ничего, что могло бы показать мне, что она узнала меня», – заявила Буксгевден. Она также показала претендентке писанную в 1913 году икону в память трехсотлетия дома Романовых, а также кольцо, которое когда-то принадлежало императрице Александре, но «оказалось, что ни одна из этих вещей не пробудила в ней и намека на узнавание. Она оставалась совершенно безразличной ко всему». Пытаясь как-то исправить положение вещей, к беседе подключилась Пойтерт; она стала шептать что-то пациентке, показывая ей фотографии императорского семейства и достаточно заметно подсказывая слова: «Скажите мне, это мама?» Однако создавалось впечатление, что Неизвестная совершенно не замечала этих попыток, она отказывалась говорить и с новой силой возобновила попытки спрятать свое лицо {16}.