Генерал В. А. Сухомлинов. Воспоминания - Владимир Сухомлинов Страница 35

Затем самым необыкновенным и печальным по последствиям был случай в Харькове. Я спасся только чудом.

Мне нужно было проехать в Чугуев через Полтаву и Харьков. В последнем я мог переговорить с войсковыми начальниками, так как обычно, до отхода балашовского поезда на Чугуев, оставалось около часа времени. Но на этот раз полтавский поезд пришел с таким большим опозданием, что я не мог выйти из вагона, который сейчас же был переведен на другой путь.

В тот же день вечером я должен был вернуться обратно, поэтому просил господ генералов приехать к тому времени обедать со мною в парадных комнатах вокзала.

В Чугуеве, после осмотра военного училища и посещения Ингерманландского гусарского полка, я уехал на железнодорожную станцию, расположенную в трех верстах от города.

Славящаяся своей исправностью, Балашовская дорога на этот раз побила в этом отношении всякий рекорд: поезд опаздывал всего лишь на 12 часов. А так как на следующий день мое присутствие в Киеве было необходимо, то я потребовал вызова локомотива из Харькова, чтобы вагон мой доставили к полтавскому вечернему поезду.

Но так как в это время подходил товарный поезд, то начальник станции по телефону просил разрешения отцепить паровоз и доставить меня в Харьков. Вся эта процедура заняла столько времени, что когда мой вагон дотащили до Харькова, то его остановили за семафором, не пустив к вокзалу. Татары принесли обед в вагон, и, не видав никого, я уехал в Киев.

Войдя к себе в кабинет, я нашел на столе срочную телеграмму из Харькова, в которой комендант доносил, что вслед за отходом поезда на вокзале разорвалась бомба, от которой пострадало около 20 человек.

Как выяснилось после, бомба эта предназначалась начальнику дороги, но так как он надолго уехал, а в газетах сообщалось, что с таким-то поездом прибывает из Полтавы киевский генерал-губернатор, то решено было использовать эту бомбу для террористического акта над ним.

С этой целью к приходу моего поезда террористы и явились. Но так как я из вагона по чистой случайности не вышел, а они слышали мое приглашение на обед, то явились к вечернему поезду из Чугуева. Между тем бомба поставлена была на боевой взвод, а несший ее при помощи ремней на груди ограждался от толчков в толпе: с правой стороны мужчиной, с левой – женщиной.

В вестибюле, выложенном скользкими плитами, носильщики с багажом нанесли еще снегу, поэтому когда бомбометчик, поскользнувшись, стукнулся о соседа справа, то бомба взорвалась и от него самого осталось очень мало: голова покатилась в зал, а кишки вместе с ремнями от бомбы повисли на люстре у потолка. Правый сопровождающий разорван был на три части, а фельдшерица получила более четырехсот ран и к вечеру скончалась.

При обыске у нее на квартире был найден номер «Южного Края», в котором красным карандашом отчеркнуто было сообщение о моем приезде в Харьков.

Серия случайностей спасала меня неоднократно. На этот раз она была связана с неисправностью железной дороги.

До полковника Еремина начальником Киевского охранного отделения был полковник Спиридович, очень энергичный и способный человек. Он правильно рассуждал, что для успешной борьбы с противником надо изучить его основательно и не считать дураком; если он окажется умным, то может произойти неприятная перемена ролей.

После перевода в Петербург Спиридович издал целый том обстоятельного исследования о революционных организациях, которые, в свою очередь, видели в нем сильного противника, поэтому решили его ликвидировать.

Сотрудникам Спиридовича не удалось уберечь своего начальника. При выходе из квартиры он был очень тяжело ранен в грудь навылет, но не смертельно. На время выбыв из строя, он лечился за границей. Промежуток до полного выздоровления, очевидно, и дал ему возможность заняться литературой по своей специальности.

* * *

До организации охранных отделений их работа входила в круг деятельности губернских жандармских управлений.

С таким губернским жандармским управлением я впервые столкнулся в Сувалках, будучи командиром полка. О жестоком обращении с солдатами со стороны некоторых офицеров мне было передано не в служебном порядке, а посредством органа Министерства внутренних дел. Но более опасная сторона выяснилась при другом случае. После верховой езды в Сувалках я обычно шел вместе с офицерами полка пешком через город в собрание на завтрак. Полковник губернского жандармского управления донес об этом генерал-губернатору в Варшаву, создав впечатление, будто офицеры во главе с командиром полка ходят со стеками в руках по городу и раздражают население. Дело это сошло без последствий. Генерал Гурко передал этот донос в Вильно моему главнокомандующему, который, в свою очередь, потребовал от меня рапорт. На этот раз наказан был жандармский полковник, которого полк бойкотировал, и он вскоре был переведен.

В Киеве образчиком такого отрицательного назначения был генерал Новицкий, к которому Драгомиров относился совершенно справедливо с презрением. Это был патентованный «жандарм-доносчик», из любви к искусству собиравший сплетни, которые служили ему материалом для доносов, когда по существу не о чем было доносить и проявлять усердие. Ремесло это вошло до того в плоть и кровь его, что Новицкий даже в отставке не мог обходиться без доносов, но преимущественно, конечно, анонимных, даже правильнее – полуанонимных, так как характерный почерк выдавал автора. Именно подобного свойства люди, как Новицкий, составили незавидную репутацию корпусу жандармов, несмотря на то что в его рядах было много людей, заслуживающих уважения и правильно понимавших назначение этого учреждения, снабженного исключительными полномочиями.

Мне передавали, что на каком-то большом обеде, во время закуски, генерал Новицкий подошел к Драгомирову с рюмкой в руках, чтобы выпить за его здоровье.

Михаил Иванович с улыбкой добродушно на это ответил: «Пьете за мое здоровье, а потом донесете кому следует, что командующий пьянствует».

Новицкий об этом действительно доносил.

Опасная сторона полномочий, предоставленных корпусу жандармов, заключалась в том, что для осуществления идеальной мысли пришлось иметь дело не только с не идеально чистым личным составом, но и зачастую с людьми с сомнительной репутацией. Людей с таким благородным характером, как генерал Джунковский, который некоторое время стоял во главе корпуса жандармов, было немного.

Первоначально, при разделении Третьего отделения, при императоре Александре II образован был корпус жандармов в виде органа для надзора за деятельностью чиновников и офицеров, состоящих в роли начальников. Чины этого корпуса должны были ограждать подчиненных от злоупотреблений и превышений власть имущих. Для этого они должны были составлять мнения о характере и жизни чиновников, а так как большинство самих жандармов было далеко не высокой нравственной марки, то они и развивались преимущественно в сторону сыска, совали свой нос в жизнь частных лиц, сколько-нибудь заметных в обществе. Как начальник громаднейшего корпуса офицеров, я находил деятельность жандармов особенно вредной и унизительной.