Довлатов - Валерий Попов Страница 35

Когда я пришел в объединение, им руководил Михаил Леонидович Слонимский. Помню, какое потрясающее впечатление он на меня произвел. Громадный, сутулый, с лицом острым и значительным. Серый обвисший твидовый пиджак был явно из другой, таинственной, полузабытой жизни, когда знаменитые «Серапионовы братья», одним из которых он был, начинали свои необыкновенные литературные игры. И теперь он смотрел на нас. Он внимательно выслушал два моих коротких рассказа и, глухо покашляв, сказал: «Пока еще не очень понятно… но какое-то дарование явно бьется!» Я ликовал. Чье еще мнение в те годы могло быть важней и точней, чем мнение одного из «серапионов» — в их компании вырос Зощенко! Но и наша компания была будь здоров! Старостой в ней был Битов, задававший высокий стиль. Читал свои рассказы Рид Грачев. Появлялся Виктор Голявкин; его стиль веселого, непробиваемого идиотизма был весьма заразителен, его короткие рассказы восхищали нас задолго до появления из небытия прозы Хармса. То время было замечательно еще и тем, что на нас внезапно пролился золотой дождь гениальной русской литературы XX века — сразу и Платонов, и Олеша, и Бабель, и Булгаков — было от чего опьянеть. Марамзин, например, был туго начинен атомной энергией Андрея Платонова…

Радовало и то, что мы занимались прямо в комнате редакторов в конце узкого коридора. На столах лежали папки. Днем редакторы работали с ними, готовили в печати — глядишь, и наши папки скоро возьмут. Тем более многие из них ходили на наши занятия и явно ждали чего-то от нас. Моими «крестными» с тех дней и до сегодняшних стали замечательные Фрида Кацас и Игорь Кузьмичев — умные, терпеливые, веселые. В жизни не слышал от них ничего о трудностях, о том, что «все безнадежно». Об этом они, может быть, и говорили между собой, но я слышал от них лишь одно: «Пиши лучше — и не волнуйся!» Обо всем прочем волновались они. И главное — работали над моими текстами, и вдруг, к моему изумлению, оказывалось, что их можно сделать лучше. Чтобы это пройти — требуется, конечно, смирение и терпение. Довлатов, мне кажется, этими качествами не обладал. «Твоя книга вылетела из плана», — говорила вдруг Фрида мне. «Ну и хорошо, — весело отвечай я. — А то я не успел закончить и включить последний рассказ, а теперь, значит, успею!» «Успеешь. Вполне!» — говорила она, и мы с ней смеялись, пусть не очень весело. «Нормальный ход» — так называлась моя вторая книга, и название было правильное. А надо как? Душу рвать из-за какой-нибудь мелкой сволочи?

Однажды только Фрида сказала мне. засмеявшись: «Интересно — у тебя выходит вторая книга, и ни в одной нет слова “Ленинград”, уж не говоря о слове "Ленин”». «Даже не представляю, куда бы я мог их вставить», — озадаченно сказал я. И без этого было о чем писать — жизнь была упоительна! Но и обстановку в редакции я не назвал бы хмурой и безнадежной. Мне кажется, даже и тамошние начальники понимали, что здесь, в знаменитом доме Зингера с его замечательной литературной историей, где бегали по лестницам молодые еще Заболоцкий, Введенский. Хармс, и сейчас должна возникать какая-то новая литература. Где же еще?

Конечно, начальники подписывали мою книгу, зажмурясь: «Авось, пронесет! Вроде явной антисоветчины нет!» Господи, откуда антисоветчина? Я и советчину-то слабо себе представлял. Сказать, что мы только о ней и думали, — значит, сильно ей польстить. На юбилее Фриды Кацас я сказал: «Спасибо, Фрида! Благодаря тебе я не узнал, что такое советская власть!» «Зато они как волновались за тебя… с трудом удавалось успокоить!» — усмехнулась Фрида.

Бывший редактор «Советского писателя» Александр Рубашкин сказал мне: «Как же, Довлатов! Помню его в “Советском писателе”. «Как? В объединении? — изумился я. — Почему же я не помню его там? Такого не забудешь!» «Нет, не в объединении! — сказал Рубашкин. — Его жена Лена работала у нас корректором — он за ней заходил в конце дня».

У Довлатова той поры были своя траектория и своя верная компания, которая знала и ценила его. Чем занимался Довлатов тогда, помимо упорного, с утра до вечера, писания рассказов? Главный довлатовский спутник, «редактор его жизни и строк», Андрей Арьев рассказывал мне: «“Советский писатель”? Помню, зашли как-то раз. Мраморная лестница, бронзовые листья в перилах. На двух этажах продавали книги, выше — нет. Выше были только издательства, и перед лестницей на третий этаж сидел вахтер. Увидев столь подозрительных личностей, к тому же уже опохмелившихся, он грозно сказал: “Куда?! Выше — продажи книг нет!” “Что, простите?” — вежливо откликнулся на его хамский окрик Довлатов. “Сказал уже! Выше продажи книг нет!” “Большое спасибо!” — поблагодарил Довлатов, и мы поднялись наверх. Зашли в издательство. И когда спускались обратно, вахтер уже ждал нас посреди лестницы, готовясь к схватке. Но Довлатов пресек его вспышку ярости — приблизившись вплотную, вежливо пожурил: “Ну почему же вы не сказали, что выше продажи книг нет?” И мимо окаменевшего вахтера мы спустились вниз».

Ну ясно, чем занимался Довлатов тогда, в свободное от работы время. Тем же, чем всегда, чем и всю жизнь, — собиранием, а также придумыванием ситуаций, сюжетов, диалогов — чаше всего сюжетов и диалогов, связанных с нарушением заведенного порядка и некоторым риском.

— А что вы делали-то в «Советском писателе»? — спросил я.

— Да я уж и не помню, — ответил Арьев, который вообще-то помнит все мало-мальски важное. — Кажется, договорились о какой-то грошовой рецензии. Видимо, посредством Лены…

На самом деле, Довлатов издательство это различал очень ясно. Почему же не сложились их отношения? Лучше того издательства не было тогда в Ленинграде, да и в Москве — а сейчас тем более нет. Довлатов не раз вспоминал свое появление там — притом в разных своих сочинениях разного времени, оценивая те обстоятельства очень по-разному.

В статье «Мы начинали в эпоху застоя» он пишет:

«В заседаниях ЛИТО при Союзе писателей я, будучи хоть и развитым, но все-таки младенцем, не участвовал, но иногда присутствовал на них просто потому, что заканчивались они нередко в квартире у моей тетки Мары, у которой я был частым гостем… Из этого ЛИТО вышло несколько таких заметных писателей, как Виктор Голявкин, Эдуард Шим или Глеб Горышин… и два моих любимых автора — прозаик Виктор Конецкий и драматург Александр Володин».

Потом, когда это объединение стало называться «Литобъединением при издательстве "Советский писатель"» и когда им поочередно руководили Леонид Рахманов, Михаил Слонимский, Геннадий Гор и Израиль Меттер, мы с Довлатовым по возрасту, а также и по другим критериям, уже могли ходить в объединение, а потом и в издательство — но ходил больше я. Довлатов был слишком нетерпелив. Хотя, может, кому-то, особенно в наши дни, покажется, что такое невозможно терпеть:

«Я ждал три месяца. Потом зашел в издательство.

— Это так своеобычно, — начала было редактор.

Я вежливо прервал ее:

— Когда будет готова рецензия?

— Я еще не отдавала…

— Почему?

— Хочу найти такого рецензента.

— Не ждите. Отдайте любому. Мне все равно.

…Глаза ее наполнились слезами».