Сохрани мою печальную историю... Блокадный дневник Лены Мухиной - Лена Мухина Страница 35

Скорей бы весна, скорей бы кончилась война. Терпенье, Лена, терпенье, всему свое время. Я счастлива, ведь у меня все впереди. Сколько радостей, удовольствий, развлечений.

Сейчас пойду за хлебом. Обидно, что надо экономить спички. У меня осталось 4 спички, а неизвестно, когда нам их выдадут. Хлеб, наверно, прибавят не раньше 5-ого.

Сегодня очень вкусный хлеб. В столовой я взяла одну порцию пшенной каши. Теперь все по-новому. Вырезают: за суп 20 гр. крупы и 10 масла, за кашу 400 гр. крупы и 10 масла, за мясное 50 гр. мяса и 10 масла. Но зато суп такой густой, что ложка стоит, а каши целое полное блюдце. Сегодня я выкупила мясо, 225 гр.

Итак, сегодня я сготовила очень хороший обед. Каша с постным маслом и с сахаром, затем две тарелки супа-лапши с мясом и с луком. Вареное мясо, потом жареное мясо и несколько кусочков жаренного на постном масле хлеба, а на третье клюквенный морс с сахаром. Да, вот какой обед. Когда я готовила обед, постучалась Валя и передала открытку мне. Открытка адресована моей маме, она от Жени. Женя, значит, мою телеграмму не получила. Она пишет, что беспокоится, живы ли мы все и здоровы, что долго нет от мамы ответа. Я сейчас же написала ей ответ. Завтра опущу.

5/III

Скоро женский день. Стоит солнечная морозная погода. Хлеба еще не прибавили. Когда подумаешь, сколько уже пережито, прямо страшно становится и радостно, самое тяжелое позади. Я это пережила и одна из всех нас 3-ех осталась в живых. Если бы продовольственное улучшение запоздало бы еще на полмесяца, то и я бы вслед за Акой и мамой отправилась бы на Марата, 76. Марата, 76! О, какой зловещий адрес, сколько тысяч ленинградцев узнали его. Я осталась жива и хочу жить. Для этого я не должна здесь оставаться. Мне надо пробраться в Горький к Жене.

Вчера Раиса Павловна, моя соседка, отдала мне открытку, которую, как и еще несколько писем, принесли из жакта, где она давно валялась. Не знаю, как попала эта открытка в жакт. Открытка оказалась от Жени от 19/1. Женя в ней пишет, что очень беспокоится, почему нет ответа, вот уже какое письмо пишет. А адрес-то: Горький, пер. Могилевича, а я-то, дура, писала совсем ведь по другому, старому адресу. Вот почему моя телеграмма не дошла.

Теперь план моих действий таков: пошлю Жене новую телеграмму, а потом буду стараться пробраться в Горький. Для этого пойду к Кире, к Гале. Если же я здесь останусь, то мне будет очень тяжело. Работать сейчас мне очень трудно, я очень ослабла, если же я останусь безработной иждивенкой, то меня замучают трудовой повинностью. Начнется весна, потеплеет, растают нечистоты, работы будет много, а может, еще на кладбище погонят, мертвецов закапывать, а самих замучают. Нет, мне надо к Жене. Женя пишет, что живут они сносно, даже хорошо по теперешним временам. Я могу там немного подкормиться, немного окрепнуть и поступить на работу, и работать, а жить с Женей или с Нюрой. Ведь они для меня близкие, родные, они меня любят и, конечно, не прогонят.

Нет, нет, мне надо уезжать! Я напишу такую телеграмму: Я осталась одна. Ака и мама умерли. Можно к тебе? Скорей ответь.

Только я осталась жить. Умерли Ака и мама. Я очень ослабла.

Умерли от истощения Ака и мама. Жить очень трудно. Я ослабла. Женя! Можно к тебе.

Ака и мама умерли. Женюша, можно к тебе? ^[27]

Сердце разрывается, когда начинаю вспоминать о маме. Мне все кажется, что мама только ненадолго уехала по своим делам и скоро вернется. Как хочется кушать. Неужели не прибавят хлеба? Как надоело влачить это полуголодное существование, а работать, работу мне сейчас не вынести, очень ослабла. К Жене, только к Жене, там спасение.

Мамочка, мамуся, ты не выдержала, ты погибла. Мамуля, мамончик, милый дружочек мой. Боже, как жестока судьба, ты так хотела жить. Ты умерла мужественно. У тебя был очень сильный дух, но, к сожалению, очень слабое тело. Мамуля, ты умерла, слабела с каждым днем, но ни одной слезинки, ни жалоб, ни стонов, ты старалась ободрить меня, даже шутила. Вспоминаю, что 5-ого февраля ты еще встала. Пока я бегала по очередям, ты наготовила дров. После обеда ты спокойно сказала, что теперь приляжешь отдохнуть. Ты легла, попросила себя прикрыть своим пальто, и… и больше ты уже не вставала.

7-ого ты уже не вставала на горшок, а главное, вот что обидно: эти последние дни, 5, 6, 7 февраля, мама почти совсем со мной не разговаривала. Она лежала, закрывшись с головой, очень строгая и требовательная. Когда я бросилась со слезами к ней на грудь, она отталкивала меня: «Дура, что ревешь. Или думаешь, что я умираю». — «Нет, мамочка, нет, мы с тобой еще на Волгу поедем». — «И на Волгу поедем, и блины печь будем. Вот давай-ка мы лучше на горшок с тобой сходим. Ну-ка, сними одеяло. Так, теперь сними левую ногу, теперь правую, прекрасно». И я снимала с кровати на пол ноги, когда я дотрагивалась только до них, это ужасно. Я понимала, что маме осталось недолго жить. Ноги — это были как у куклы, кости, а вместо мышц какие-то тряпки.

— Опля, — говорила весело она, силясь сама подняться. — Опля, а ну-ка, подними меня так.

Да, мама, ты была человеком с сильным духом. Конечно, ты знала, что умрешь, но не считала нужным об этом говорить.

Только помню, 7-ого вечером. Я попросила маму: «Поцелуй меня, мамуся. Мы так давно не целовались». Ее строгое лицо смягчилось, мы прижались друг к другу. Обе плакали.

— Мамочка, дорогая!

— Лешенька, несчастные мы с тобой!

Потом мы легли спать, т. е. я легла. Спустя немного времени слышу, мама меня зовет:

— Алеша, ты спишь?

— Нет, а что.

— Знаешь, мне сейчас так хорошо, так легко, завтра мне, наверно, будет лучше. Никогда я еще не чувствовала себя такой счастливой, как сейчас.

— Мама, что ты говоришь. Ты меня пугаешь. Почему тебе хорошо стало?

— Не знаю. Ну ладно, спи спокойно.

И я заснула. Я знала, что мама умрет, но я думала, что еще дней 5, 6 она проживет, но я никак не могла предполагать, что смерть наступит завтра.

Я заснула. Сквозь сон я слышала, что мама опять меня звала. «Лешенька, Алеша, Алеша, ты спишь?» Как сейчас, звучат в ушах у меня эти слова. Потом она замолчала. Я опять заснула крепким сном. Когда опять проснулась, слышу, мама что-то говорит, но очень невнятно, я ее окликнула:

— Мама, а мама, что ты говоришь?

Молчит. Потом опять что-то бормочет, а мне не отвечает. «Наверно, бредит», подумала я. Опять заснула.

Когда опять проснулась, слышу храп. Ну, думаю, наконец-то мамочка заснула, и я совершенно спокойно снова заснула. Не знаю, сколько времени я спала, но вдруг проснулась страшно встревоженная. Сердце подсказывало мне, что-то неладно. Мама по-прежнему храпела, но то был храп не спокойно спящего человека. Нет. Мама лежала с закрытыми глазами, на спине и тяжело дышала ртом. А в горле у ней что-то клокотало. Я начала ее тормошить, звать, она открыла глаза и уставилась на меня бессмысленным взглядом. «Мама, мама, ты слышишь меня?» Тот же взгляд, потом глаза устало зак[ры]лись.