Эпоха победителей. Воспоминания пламенных лет! - Геннадий Моисеенко Страница 35

– Вот поэтому, дело Балюты с самого начала было ясно для специалистов. Продержав этого человека до полного развития ситуации, его отпустили домой, как невоеннообязанного.

Когда разведслужбы, действовавшие в Словакии, поняли, что вариант опорочить Балюту И.К. не удался, и уничтожить своих политических противников руками советских органов безопасности они не смогут, они перешли к своему резервному варианту. Но этот вариант был уже вне сферы деятельности наших разведслужб и на его развитие мы уже не могли оказать никакого влияния, тем более, что ситуация начала развиваться так стремительно, что и времени на какие-то шаги уже не было, – закончил свой рассказ подполковник.

До войны Балюта был неплохим токарем-лекалыциком, но за время войны он потерял навыки и ему предложили освоить строительные профессии, организовать бригаду, способную освоить поточный метод строительства. С чем он охотно согласился. Вот тут мы и начали узнавать подробности его подлинной судьбы, которая была так сложна и запутанна, изобиловала такими трагическими случайностями, что его судьбу вполне можно сравнить с семью кругами ада.

В действительности, он был схвачен во время облавы и отправлен в Германию в качестве рабочей силы. Долгие переезды в товарных вагонах, набитых людьми до отказа, так что спать приходилось стоя. Лай собак на полустанках, когда открывались двери и в вагон вбрасывали грубую и грязную пищу. Духота и волнения за свою судьбу закончились где-то в Моравии.

В начале 1942 года его определили в рабочий лагерь, где он встретил, к своей радости, знакомого товарища из Запорожья, Володю Погорелова. Первое время, невзирая на все тяготы лагерной жизни, кормили их довольно терпимо, конечно, по лагерным нормам того времени. Германии была нужна продукция, которую они выпускали – точили продолговатые стальные детали, похожие на снарядные гильзы. У Балюты это вызывало вечное раздражение и, мало того, что он делал постоянный брак, он ещё вел разговоры о мерзости такой проклятой жизни и скорой гибели всей этой военной германской системы. Володя Погорелов тысячу раз ему говорил: «Иван прекрати эти разговоры, ты что, не видишь – это же зверьё. Они тебя не пожалеют, упекут в концлагерь и пропадешь».

Арест не заставил себя долго ждать, его бросили в холодный, темный, как бетонный склеп карцер. Допрос следовал за допросом. Ему задавали один и тот же вопрос коммунист ли он? А он упрямо молчал. Между допросами, два громадных верзилы в серой мышиной форме, избивали его, выбивали из рук пищу, как только он к ней пытался дотянуться, и издевательски смеялись над его жалкими потугами. Так продолжалось шесть дней, которые он, конечно, не выдержал бы, если бы в щель под дверью Володя не подсовывал, по ночам, кусочки пищи. Тогда простой, черствый хлеб казался таким спасительным. На седьмой день он безразлично сказал женщине со злобным лицом, так подходившим к её серо-зелённой униформе, которая, на этот раз, вела его допрос:

– Не мучайтесь. В России все большевики. Она нервно записала в дело: «Сознался в большевизме». Бросила папку на стол. И крикнула в открытую дверь. «Следующий!» – Конвейер работал исправно.

Опять этап. Опять арестантский вагон. Опять лай собак на полустанках. Опять арестантская машина, похожая на душегубку. Пересыльные тюрьмы с камерами набитыми до отказа. Небольшая бомбежка в пути, вселившая надежду на освобождение и отмщение за все муки. Скрип тормозов и перед ним лагерь, окруженный несколькими рядами высокой колючей проволоки, с пулеметными вышками по углам. Мюнхенский пересыльный лагерь. Охрана втолкнула его в русский барак и удалилась.

На нарах сидели и лежали сумрачные изможденные люди, которые сразу, с большой долей недоверия, захотели узнать его судьбу. Его тельняшка была вся в крови после последнего избиения, но немцы проделывали и не такие фортеля, засылая в бараки осведомителей, поэтому обитатели бараков вели себя крайне осторожно. А подозрительного субъекта ночью могли и придушить. Невзирая на его незавидную участь, судьба в последнюю минуту опять посылала ему спасительный шанс. С нар поднялся человек и с криком: «Ваня. Ванюша!» – Начал его обнимать. Это был его друг детства, его сменщик на токарном станке, на котором они так дружно работали в то далекое мирное время – Шура Мозолевский. Обстановка сразу разрядилась и Шура рассказал свою историю, так похожую на его страдания.

– Когда Балюта сидел в карцере, ещё в рабочем лагере, Шура, со своим товарищем, бежал из лагеря, но их быстро поймали и отправили в тюрьму, а потом аналогичными путями он оказался здесь.

– Это предбанник лагеря смерти, – как мы его называем, – бежать отсюда невозможно. И не только из-за режима охраны, но и местное население сразу выдаст. Они нас не только не любят, а и презирают, – сумрачно говорил он.

– Правда, здесь, рассказывают, было два случая побега. Один побег был организован на очень высоком уровне:

– Подъехала машина с людьми в форме, они вручили документы на транспортировку одного заключенного и увезли его. А потом оказалось, что это побег.

– Весь лагерь долго держали на плацу, но беглецов так и не нашли.

– Был и второй побег. Но тот заключенный ушел в рай. Команды, которые работали на земляных работах, одного заключенного присыпали землей, чтобы ночью он выбрался и бежал. Заключенных всего лагеря охрана, по своему обыкновению, держала на ногах, людей, которые с ним работали, пытали и расстреливали, но они молчали. Только к вечеру, этого бежавшего заключенного нашли овчарки, он самостоятельно выбраться не смог и задохнулся.

Но надежда у них ещё оставалась, и Мозолевский рассказал ему довольно простую тактику выживания.

– Здесь такой порядок: «Утром нагайками гонят к умывальнику, а там, кто не успел, бьют и гонят в барак, не доходя до барака, опять бьют, и гонят обратно и всё повторяется сначала. Так ты бегай посередине, не добегай и до умывальника и до барака, и останешься цел».

– Потом берегись второй процедуры. Всех выстраивают на плацу. Поднимают знамя и заставляют кричать: «Хайль Гитлер!» Кто не кричит, того избивают. А ты рот открывай, а кричать – не кричи. И голову сохранишь, и совесть будет чиста. Затем завтрак: 50 грамм суррогатного хлеба и пустой черной жижи, именуемой кофе. Потом снова издевательства – так называемая физзарядка. Людей в голом виде заставляют улечься на битый щебень и вытянуть руки. Кто не правильно лег, по их разумению, снова избивают, – с волнением рассказывал Мозолевский.

Во время этих рассказов, его спасала одна мысль о будущем отмщении. Но Шура продолжал, выводя его из оцепенения своим резким голосом:

– Затем обед – бурда из картофельного лушпая и 50 грамм такого же хлеба, а дальше работа на строительстве и ремонте железнодорожной ветки. И так, с одуряющей монотонностью, день за днем.

Надежда бежать из этого лагеря у них ещё была. И они, подобрав нескольких товарищей, начали готовиться к побегу. Собирали на железной дороге металлические прутья, костыли для крепления шпал и делали из них заточки, готовя нападение на охрану. Прятали это оружие под бараками. Они мечтали напасть на караульное помещение, убить нескольких охранников, добыть автоматы и в побег, а там будь, что будет.