Молодая Екатерина - Ольга Игоревна Елисеева Страница 35

Последний изрядно попортил кровь Елизавете Петровне, сразу же открыв дружеские объятия Франции. А его быстро сладившаяся женитьба на сестре прусского короля Ульрике, той самой, которая была, по мнению Фридриха II, слишком хороша для русского великого князя, еще больше задела императрицу. Теперь шведский монарх, обязанный короной России, находился в положении сателлита Парижа и Берлина, а не Петербурга, как надеялись русские дипломаты при подписании мира в Або.

Исправить эту ошибку было уже нельзя. Оставалось только устраивать северному соседу пакости, всячески унижая его самолюбие на международной арене. Ставший с 1744 г. канцлером Бестужев-Рюмин считался признанным мастером подобных дел. Он приготовил голштинской партии реванш в вопросе о штатгальтере – должностном лице, которое правило герцогством от имени Петра Федоровича.

Сам Адольф-Фридрих уже не мог сидеть на двух стульях, вернее, на двух тронах – в Стокгольме и в Киле. Так же как и его племянник не имел возможности одновременно находиться в Петербурге в качестве наследника и непосредственно заниматься делами немецких владений. Регент надеялся провести на пост наместника своего ставленника и многолетнего союзника – обер-гофмаршала Брюмера. Тем более что последний сделался фактическим главой голштинской партии в Петербурге – ведь по малолетству Петр Федорович не мог пока сплотить вокруг себя сторонников.

До высылки Шетарди Брюмер действовал заодно с французским послом. Он поддерживал оживленную, в том числе и шифрованную, переписку со Стокгольмом и активно интриговал в пользу своего патрона. Штелин вспоминал, что в те дни, когда к обер-гофмаршалу приходили письма из Швеции, тот запирался у себя, забывая даже вывезти великого князя на прогулку. Дело о штатгальтере казалось Адольфу-Фридриху решенным – кого порекомендует он, регент, тот и займет пост. И тут Бестужев подготовил своим противникам каскад неприятных сюрпризов.

Сначала, еще до свадьбы великого князя, в столицу России прибыл другой дядя царевича – Фридрих-Август, младший брат регента. Именно ему по завещанию герцога Карла-Фридриха, отца Петра, должна была достаться опека над мальчиком. Но в многочисленной семье решили, что правильнее будет передать бразды правления старшему, более опытному и надежному из дядьев²¹⁴. Не важно, что Август и Карл дружили. Главное, младший брат – гуляка и выпивоха – какой из него регент?

Поскольку оба – и Адольф-Фридрих, и Фридрих-Август – приходились не только дядями Петру, но и родными братьями Иоганне-Елизавете, то в Петербурге продолжился тот же фамильный скандал, который начался еще дома, на благословенных немецких землях. Принцесса Цербстская сразу почувствовала угрозу. Она была частью голштинской партии, блокировалась с Брюмером и отстаивала интересы уехавшего в Швецию родственника – их связывала общая политическая игра, нити которой тянулись из Парижа и Берлина.

Бестужев попытался прервать эти контакты. Он пригласил служившего в голландской армии полковником принца Августа в Россию. Предварительно тот написал сестре, предупреждая ее о приезде и вовсе не ожидая получить резкую отповедь. Но Иоганна-Елизавета всегда рубила с плеча. «Мать знала, что эта поездка имела единственную для него цель – получить при совершеннолетии великого князя, которое хотели ускорить, управление Голштинией, иначе говоря, желание отнять опеку у старшего брата», – писала Екатерина. Принцесса ответила, что самое лучшее для Августа – «не поддаваться интригам», а «возвращаться служить в Голландию» и «дать себя убить с честью в бою». Канцлер, как водится, перехватил письмо и вручил его императрице. Та уже и так негодовала на шведского кронпринца. Иоганну-Елизавету обвинили «в недостатке нежности к младшему брату» за то, что она употребила столь жестокое выражение. Между тем сама принцесса считала его «твердым и звонким» и хвасталась им в кругу друзей.

Когда Август все-таки прибыл в Петербург 5 февраля 1745 г., сестра встретила его дурно. Но это уже не имело значения, ибо ласковый прием возможному штатгальтеру был оказан Елизаветой. А Петр Федорович, чтобы насолить будущей теще и Брюмеру, тут же подружился с дядей Августом. Мальчика не смущало, что принц мал ростом, крайне нескладен, вспыльчив и даже глуп. Зато Август – настоящий полковник – мог как очевидец многое порассказать юному герцогу о шедшей тогда Войне за австрийское наследство (1740–1748), в которой участвовала и Голландия.

Екатерина характеризовала дядю как человека непорядочного и считала, что он вкрался в доверие к ее жениху: «Под предлогом родства и как голштинец, этот принц так подобрался к великому князю, разговаривая с ним постоянно о Голштинии и беседуя об его будущем совершеннолетии, что тот стал сам просить тетку и графа Бестужева, чтобы постарались ускорить его совершеннолетие»²¹⁵.

Казалось, великая княгиня должна была остаться в стороне от развивающейся интриги. Но на нее давила мать, которой в свою очередь посылал из Стокгольма инструкции старший брат. 20 августа он писал: «Признавая охлаждение между мною и великим князем чрезвычайно опасным для нашего дома, считаю необходимым предупреждать все внушения, которые сделаны… ему против меня. Я уверен… что Вы приложите к тому все свои старания. Я требовал того же и у великой княгини по Вашему совету. Я… пришлю Вам два экземпляра цифирью, которые Вы и великая княгиня можете употреблять… Я Вас усерднейше прошу внушать ей, чтобы она в этих случаях поступала со всевозможным благоразумием и осторожностью»²¹⁶.

Ключевые слова в отношении Екатерины: «требовал» и «внушать ей». Так, во многом помимо воли, просто из повиновения матери и дяде, великая княгиня вовлеклась в чужую и ей лично невыгодную игру. Никакой пользы от того, что штатгальтером станет Брюмер, она не получила бы. Напротив, только лишний раз разозлила бы жениха. И наша героиня очень скоро это поняла.

Однако принц Август уже восстановил ее против себя. Он понимал, что на девушку давит мать, и попытался внушить племяннику, что мужчина должен уметь поставить женщину на место. Мемуары Екатерины так и дышат раздражением: «Принц Август и старые камердинеры, любимцы великого князя, боясь, вероятно, моего будущего влияния, часто говорили ему о том, как надо обходиться со своею женою»²¹⁷. Под руководством родственника жених стал вести себя «как грубый мужлан».