Гитлерюнге Соломон - Соломон Перел Страница 35

По прибытии в школу я заметил, что ничего не изменилось. Небо не упало на голову, а жизнь продолжается. Шел пятый год войны, и все твердо верили в победу.

Была веселая встреча с товарищами, они рассказывали впечатляющие истории. Я тоже рассказал то, что было можно. На этот раз мне надо было очень напрячься, чтобы сочинить фиктивные приключения. Пропасть между реальностью и фантазией была очень глубокая…

Строгая школьная дисциплина и привычное окружение делали свое дело, и я снова был в курсе всех дел.

На занятии нам и дальше восхваляли славное изменение мира, которое мы намеревались проводить. Даже сооружение памятника с доской, где были записаны имена погибших на фронте выпускников интерната, не повлияло на состояние их духа. Не волновало их и то, что Муссолини свергнут своими противниками, а Италия больше не желает быть нашим союзником. Им заявляли, что союзник она неверный и пора уже от него избавиться. Им верилось, что мы одни «с мечом достичь победы сможем…» Даже покушение на Гитлера не поколебало их пылкого усердия и их уверенности.

Через несколько дней по всей Германии на экранах кинотеатров появились фотографии раненого Гитлера в окружении своих подданных, готовых идти вместе с ним по этому сумасшедшему пути. Ангел смерти все более свирепел…

Нас созвали на собрание, дабы должным образом рассказать о произошедших событиях. Банфюрер возмущался бандами предателей: им, заявил он, не уйди от справедливого наказания. Он настойчиво требовал от нас сохранять верность национал-социализму, а мы клялись с вытянутой рукой и пели национальный гимн. Нам показали фрагменты фильма, снятого во дворе народного суда. Мы видели заговорщиков, видели, как их допрашивают и судят. Вспоминаю одну сцену. Генерал-полковник фон Вицлебен, стоя перед своими судьями, поддерживает брюки, так как у него отобрали ремень, и они свалились, обнажив подштанники, когда председатель отдал приказ стоять навытяжку. Публика в зале находила это веселым и смеялась. Некоторые обвиняемые были подвешены на мясные крюки — как свиньи после забоя.

Жизнь проходила в обычном ритме. Однажды в конце июля 1944 года я был командирован в административное здание школы. Там мне сообщили, что на меня пришел вызов: я должен предъявить некоторые документы в брауншвейгском президиуме полиции.

Тут же я насторожился. Я не знал, о чем идет речь, но знал, что каждый официальный расспрос может мое и без того щекотливое положение сделать еще более опасным. Ночью я много раз просыпался и терялся в догадках, одна ужаснее другой.

На следующий день после занятий со своими немногочисленными документами я отправился на ожидаемое распятие. Я надеялся, что они, обнаружив мое еврейское происхождение, меня пожалеют и уничтожат не сразу. Еще утешал себя мыслью, что меня, возможно, доставят в Лодзь, где я смогу увидеть своих родителей. Даже пребывание в гетто вместе с другими евреями мне казалось лучше моего постоянного одиночества.

В здание полиции я вошел неуверенно; я уже смирился с возможным изменением в моей жизни. На минуту я остановился, чтобы внутренне подготовиться и держать выправку. Затем постучал в дверь с надписью «Министерство внутренних дел. Отделение гражданства Германии». Из кабинета я услышал: «Входите!» Вошел я прямо, храбро, готовым к бою. Напротив меня сидел чиновник в штатском со значком партии. Как всегда, произнес: «Хайль Гитлер!» Он ответил коротким приветствием и предложил мне сесть. Подчеркнуто вежливо я ему протянул повестку. С долгим «хм-м» он стал листать лежащие перед ним документы. Мне удалось не выдать себя ни одним мускулом, чтобы он не заметил мое беспокойство — сказались поддержка свыше и моя упорная работа над собой.

Ожидание напрягло мои нервы, однако чиновник читал бумаги в полном спокойствии и не говорил ни слова. Вдруг он поднял голову и спросил: «Откуда происходит фамилия Перьел?» «Из Литвы», — ответил я без колебаний. Я вспомнил об экспертах по части имен, которых встретил на фронте в Минске. «Да, действительно. Ты, пожалуй, прав, — сказал он обнадеживающе. — Где твое немецкое свидетельство? В комплекте наших документов его недостает».

Я с гордостью достал справку об утере моих бумаг и протянул ему. Он кивнул. «Да, хорошо, эта справка заслуживает доверия. Но для комплекта нам нужна какая-нибудь официальная. Ты должен незамедлительно обратиться в твой родной город Гродно и потребовать выписку из твоего свидетельства о национальности. В противном случае мы должны будем прибегнуть к обычным мерам», — сказал он и холодно улыбнулся. «Конечно, я уже сегодня напишу письмо в Гродно, как вы требуете», — ответил я и попытался быстро сообразить, какое можно было бы предложить другое решение.

В то время как фронт уже рушился и продолжалось победоносное освобождение Франции, эти немцы заботятся о том, чтобы чужеродные элементы не просочились в элитный народ. Мы обменялись еще несколькими любезностями и простились обычным «хайль». Я сбежал вниз по ступеням. Мне нужен был свежий воздух. Я глубоко вздохнул и почувствовал себя лучше. Потом остановился в растерянности. Само собой, я не буду писать в Гродно просто потому, что никакой немец по имени Йозеф Перьел там не рождался. Я удивлялся тому, что чиновнику не пришло в голову самому туда написать. У меня в запасе был еще месяц, и можно будет найти какое-нибудь другое решение, это меня утешало.

У меня было чувство свободы, но свободы приговоренного к смерти в камере без решеток и дверного замка. В школе моей озабоченности не заметили. Я решил в следующее воскресенье нанести визит семье Лач, чтобы поговорить о надвигающихся тучах и получить совет.

Но до этого не дошло. Мой ангел-хранитель опять меня спас. В ночь после моего прибытия с повесткой впервые бомбардировали Брауншвейг. До этого самолеты союзников над нами летали, не сбрасывая ни одной бомбы. Обычно атаке подвергался Берлин. Поэтому местная воздушная оборона была не особенно бдительной. Кроме того, убедительные слухи среди населения усиливали веру в то, что город пощадят. Рассказывали, что дом Брауншвейгов имеет родство с британской королевской семьей, и поэтому она заинтересована сохранить его невредимым. Этот слух настойчиво держался до той ночи, когда десяток осветительных ракет, так называемых елок, осветили небо как днем и дождь из бомб превратил город в кучу мусора. Брауншвейг горел. Взрывы нас ошеломили и породили общую панику, большую, чем тогда в Гродно. Какая переменчивая судьба! Еще раз я подвергся массированной воздушной атаке, но на этот раз она задела меня отчасти. Крики ужасов и противоречивые приказы раздавались и тонули в шуме бомб с самолетов Б-25.

Здание «Отдела гражданства Германии», где ждали подтверждения моих документов, тоже превратилось в руины, так что искать документы бесполезно. Все было объято пламенем. Я послал благодарность небу за анонимного пилота, который целился так точно, прежде чем сбросить бомбу.

Я сказал себе: ну вот, Шлоймеле, теперь они не будут тебе досаждать вопросами насчет твоего происхождения. После отбоя нас призвали на развалины. У нас уже была тренировка, так как в соседнем городе Ганновере, который часто подвергался бомбардировкам, мы принимали участие в таких акциях. Не колеблясь я вышел с моими товарищами на улицу и там исполнил свой долг. В основном мы делали бутерброды и кофе и то и другое раздавали на углах улиц.