Берлин 1961. Кеннеди, Хрущев и самое опасное место на Земле - Фредерик Кемп Страница 35

Американский посол в Москве Чарльз Болен сказал: «Они обменяли заключенных на легализацию раздела Германии».

Аденауэр, не забывавший об этой неприятной встрече, волновался, что у Кеннеди дела с Хрущевым пойдут еще хуже, хотя ставки были намного выше. По этой причине Аденауэр с трудом скрыл тот факт, что отдавал предпочтение Никсону. После того как Никсон потерпел поражение на выборах, Аденауэр отправил ему письмо с выражением соболезнования: «Могу себе представить, что вы чувствуете». Было ясно, что он разделяет боль Никсона.

Но в свой восемьдесят пятый день рождения Аденауэр временно отложил в сторону проблемы и наслаждался лестью поклонников.

Утро началось с литургии, совершенной сыном Аденауэра Паулем в больнице Святой Елизаветы в Бонне, за которой последовал завтрак с врачами и медсестрами. Затем Аденауэр присутствовал на католической службе в Рендорфе, небольшой уютной деревушке, расположенной на правом берегу Рейна напротив Бонна, где он обосновался в 1935 году. Малые размеры Бонна указывали на временность такой столицы. Согласно официальному объяснению, Бонн, в силу своей провинциальности и незначительных размеров ставший временной столицей Западной Германии, не хотели связывать с главным городом страны, поскольку оставалась надежда на объединение Германии и восстановление Берлина в качестве столицы единой Германии. Однако немцы знали, что выбор Бонна удовлетворял образу жизни Аденауэра.

В Бонне все было так, как нравилось Аденауэру, – спокойно и неторопливо. Берлин находился примерно в шестистах километрах, но Аденауэр редко посещал город, прусское очарование которого было утрачено в Рейнланде ^[22].

Он считал, что Германия, как древняя Галлия, делится на три части в зависимости от выбора алкогольных напитков. Он называл Пруссию – страной любителей шнапса, Баварию – землей любителей пива, а свой Рейнланд – землей любителей вина. Из жителей всех трех земель, считал Аденауэр, только пьющие вино достаточно трезвые, чтобы управлять остальными.

Из окна кабинета канцлера были видны голые деревья в снегу на берегу Рейна, освещенного утренними лучами солнца. В кабинете стояли высокие напольные часы с маятником, на стене висела картина Уинстона Черчилля, на которой был изображен греческий храм (подарок художника), и стояла созданная в XIV веке статуя Мадонны, подаренная кабинетом министров на его 75-летие. Он сам подрезал розы и поставил их в высокую хрустальную вазу. Аденауэр говорил друзьям, что если бы не был политиком, то стал бы садовником.

Празднование дня рождения Аденауэра проходило согласно разработанному сценарию спокойно и размеренно – оживление внесли только внуки Аденауэра. Когда президент Западной Германии Генрих Любке осыпал похвалами и перечислял достижения канцлера, в кабинетный зал ворвались внуки юбиляра – двадцать один ребенок. Министр экономики Людвиг Эрхард заявил, что благодаря Аденауэру немцы присоединились к сообществу свободных народов.

За два дня празднования Аденауэр в общей сложности принял триста гостей и сто пятьдесят подарков. Но ни один визит не явился большим откровением, чем визит 47-летнего бургомистра Берлина Вилли Брандта, который был и соперником Аденауэра, и его противоположностью. Урожденный Герберт Фрам, незаконнорожденный сын продавца из Любека, всю жизнь член левой партии, бежал от гестапо в Норвегию, где в целях безопасности сменил имя. Когда немцы вторглись в Норвегию, он переехал в Швецию, где оставался до конца войны.

Вилли Брандт пришел выразить свое уважение, а это говорило о том, как далеко продвинулась политика Западной Германии. Социал-демократы пришли к выводу, что их политическая платформа (нейтралитет и близость с Советами) никогда не позволит им одержать победу на выборах. Итак, в ноябре 1959 года на чрезвычайном съезде социал-демократической партии, который проходил в Бад-Годесберге, и на съезде в Ганновере в ноябре 1960 года, когда кандидатом в канцлеры был выдвинут Вилли Брандт, они пересмотрели свою программу внутренней политики и признали необходимость членства Западной Германии в НАТО.

Годом раньше в день рождения Аденауэра пресс-служба социал-демократической партии обвинила канцлера в злоупотреблении властью, а его кабинет в деспотичных и циничных действиях. В этом году Брандт лично пришел поздравить юбиляра, а социал-демократ Карл Шмидт вручил букет из восьмидесяти пяти красных роз.

Однако Аденауэр не верил в перемену убеждений Брандта и его социалистов. Он считал Брандта вероломным противником из-за его шарма, исключительной политической ловкости и потому, что он был наиболее заслуживающим избрания представителем социал-демократов. В итоге Аденауэр воспользовался одним из своих политических приемов: он изобразил своего самого опасного соперника самым презренным из людей и подверг сомнению его происхождение и подлинность его патриотизма. На заседании своей правящей партии Аденауэр попросил уделять особое внимание Брандту. Позже на другом заседании он объяснил присутствующим, что тот, кто хочет быть канцлером, должен иметь характер и безупречное прошлое, чтобы народ мог доверять ему.

Когда Брандт спросил Аденауэра, глядя ему в лицо, действительно ли необходимо такое враждебное соперничество, канцлер, сделав невинное лицо, сказал, что скажет Брандту, если у него будет что-нибудь против него, однако продолжил составлять заговор против Брандта. Некоторые не были уверены в том, что Аденауэру в его возрасте стоит избираться на следующий срок, но ничто больше не наполняло его молодой энергией, чем желание нанести поражение социалистам.

В новогоднем выступлении по радио Аденауэр, в частности, сказал: «В 1961 году будет двенадцать месяцев. С этим никто не поспорит. Что произойдет в течение этих двенадцати месяцев, никто в мире не знает. Слава богу, 1960 год не обрушил катастрофу на наши головы. И мы хотим в 1961 году как прежде упорно и старательно трудиться. Я надеюсь, что катастрофы обойдут нас стороной и в 1961 году».

Самой несбыточной мечтой Der Alte, Старика, была мечта прожить год без катастроф, чтобы хватило времени на разрушение советского блока с помощью политики силы и европейской интеграции. Он был убежден, что в 1961 году Хрущев будет испытывать Кеннеди и будущее Германии остается неясным. В начале января 1961 года на заседании кабинета он сказал: «Нам всем необходимо сохранять самообладание. Никто не в состоянии действовать в одиночку. Мы должны действовать сообща».

По окончании празднования юбилея секретарь Аденауэра Аннелисе Поппинга заметила, что канцлер должен замечательно себя чувствовать, видя такое отношение к себе.

Аденауэр удивленно спросил: «Вы действительно так думаете? Когда вы будете такой же старой, как я сейчас, наступит одиночество. Все люди, которых я знал, все те, о ком я заботился, мои жены, мои друзья, умерли. Никого не осталось. Так что это печальный день».

Просматривая вместе с ней кучу пришедших поздравлений, он говорил об усилиях, которые придется приложить в наступающем году, о поездках в ближайшее время в Париж, Лондон и Вашингтон, о необходимости прижать Брандта и сделать свободным Берлин. «Старики – бремя, – сказал он. – Я могу понять тех, кто так много говорит о моем возрасте и хочет избавиться от меня. Не позволяйте дурачить себя. Большинство не знает, как я себя чувствую и насколько здоров. Они думают, что, раз мне восемьдесят пять лет, я должен плохо передвигаться и с головой у меня не все в порядке». Затем, отложив в сторону бумаги, он встал и сказал на своем безупречном итальянском: «La fortuna sta sempre all’altra riva» («Удача всегда на противоположном берегу реки»).