Коммунизм своими руками. Образ аграрных коммун в Советской России - Доминик Дюран Страница 34

Так что картина, нарисованная А. Платоновым, вполне возможно, совсем не так далека от истины. Распределение по труду, введение норм и оплаты было, вероятно, одним из немногих возможных способов заставить коммунаров трудиться. Более позднее описание, фиксирующее ситуацию 1928—1929 годов в коммуне «Пролетарская Воля», свидетельствует о том, что переход от эгалитарного распределения к системе строгого учета трудового вклада вылился в сложную нормировочную и бухгалтерскую систему. Она подразумевала наряды на работы, в том числе особые наряды на случайные и сдельные работы, акты о выполнении работ, наличие у каждого коммунара учетно-трудовой книжки и личной карточки по учету работ, утвержденные формы расчетных ведомостей. ^[267] В системе учета были приняты баллы, разряды, коэффициенты — все это требуется, чтобы учесть качество работы, квалификацию, хозяйственность, инициативность и аккуратность. При этом особо выделено требование «крепкой трудовой дисциплины». Принятый в 1929 году, после укрупнения коммуны, новый устав вводит в качестве дисциплинарных и воспитательных мер разнообразные взыскания «за умышленное упущение» и «недобросовестное отношение» к своему трудовому долгу, п «меры поощрения “за интенсивность и сознательность выполнения своего трудового долга”. [...] За каждый пропущенный день списывается со счета члена два проработанных дня, а за причиненный коммуне убыток — стоимость убытка; мера поощрения [...] имеет чисто моральное значение и заключается в чествовании героев труда». ^[268] Взысканием, согласно уставу, является строгий выговор с предупреждением, а при повторном проступке и исключение из коммуны. Взыскания налагаются «за склоку, ругань, за половую распущенность, за пьянство, за нарушение дисциплины и другие проступки, дискредитирующие коммуну». ^[269] Дух нового времени чувствовался и в новых нормативных документах. Пункт 132 устава выглядит так: «За распространение ложных слухов и агитацию, направленную к развалу, виновные исключаются из состава членов коммуны и предаются суду». ^[270]

Из Кирсановской коммуны американцев-реэмигрантов в том же году сообщают о практикуемых там взысканиях за опоздания: за появление на работе через 5—20 минут после второго звонка удерживается из зарплаты одна четверть дневного заработка, за большее — провинившиеся лишаются нрава па получение работы в течение дня, причем стоимость столования вычитается из предыдущего заработка; сходные взыскаяния и за уходе работы раньше времени. ^[271] Впрочем, мы не знаем, насколько строго эти правила соблюдались в реальности.

Трудодни как способ нормирования времени лежали в основе учета труда во всех коммунах; конкретные варианты норм могли отличаться. Как правило, предписывались 300 дней в гад для мужчин, 260 дней для женщин, 100—150 дней для подростков. Устанавливалась продолжительность рабочего дня: для взрослого населения рабочий день длится от 8 до 10 часов, а для подростков — от 4 до 6 часов. В период летних работ трудовой день для взрослых может быть увеличен до 12—14 часов.

Заработные платы устанавливались в зависимости от профессиональной категории. Например, в коммуне «III Интернационал» оплата груда производилась следующим образом: в зимний период применяется сдельная и постоянная месячная плата. В летний период оплата поденная (кроме специалистов, у которых есть месячная ставка в течение всего года). В 1928 году тяжелый физический труд оплачивался исходя из 1 рубля 20 копеек в день, легкие работы — 90 копеек. Подростки получали 60 копеек за свой рабочий день. Трактористы оплачивались отдельно из расчета 2 рубля за гектар вспашки тяжелой почвы, 1 рубль 40 копеек за гектар более легкой почвы, за дискование и посев — по 40 коп. с гектара. ^[272] Интересно, что в качестве наказания за неявку па работы применяются денежные штрафы.

Заметим, что, хотя в наших брошюрах такие случаи и не описаны, есть основания полагать, что с середины 1920-х годов во многих коммунах вводились свои собственные «деньги», которые могли иметь и собственно денежный эквивалент, но преимущественно использовались для расчетов внутри коммуны. Скажем, в Костромском округе, в коммуне «Карл Маркс», за единицу учета взята «марка, которая до конца года стоит 10 коп. Коммуна расплачивается так: скотнице за уходи за дойку 10 коров пишется 12 марок в день; кухарке за готовку па 20 чел. пишется 10 марок; за пилку, колку и укладку 1 куб. метра дров пишется 6 марок и т. д.» ^[273] В аналогичной функции выступают разнообразные чеки, жетоны, боны, марки. За обед, табак, сахар, хлеб, иногда и за предметы обихода, распределяемые в коммуне, требуется расплачиваться такими «особыми трудовыми знаками», вроде следующего, применяемого в коммуне «Красный Октябрь» Пензенского округа. Это кусочек бумаги, на котором написано: «Внутренний трудовой расчетный знак производственной сельскохозяйственной коммуны “Красный Октябрь” Пензенского округа и района, село Михайловка. Достоинством 6 (шесть) трудоминут». Знак этот заверен подписями председателя и членов совета коммуны, а также казначея. ^[274] Если коммунар желает купить что-либо за пределами коммуны, то оп обменивает свои боны у казначея па республиканские деньги.

Введение подобных знаков оплаты даже рекомендовалось как передовой опыт, однако наделе, вполне возможно, оказывалось частью своеобразной игры в строгий учет и советскую бюрократию — игры, отвлекавшей па себя значительные ресурсы. Бюрократизированный советский внутренний распорядок мог запросто оказываться фасадом, за которым скрывались бесхозяйственность и воровство.

После уравнительного распределения первых лет существования коммун, введение учета труда и дифференцированной оплаты выглядит как новшество — распределение не по потребности, а по количеству трупа. Термин «хозрасчет» только входит в русский язык и в 1925 году еще пишется в кавычках. ^[275]

Адриан Топоров, постоянный автор корреспонденций «Коллективиста» с Алтая и выдающийся просветитель (см. о его деятельности в гл. 4), под псевдонимом Атов приводит отзывы о хозрасчете руководителей и рядовых коммунаров коммуны «Крестьянин» Барнаульского округа. Эти отзывы даны как прямая речь коммунаров, причем А. Топоров, в отличие, возможно, от других авторов корреспонденций, действительно записывал реальные высказывания крестьян (не только для публикации в журнале «Коллективист»), Они позволяют нам воочию представить себе, что же было в коммуне прежде, до введения хозрасчета: