Великая сталинская империя - Юрий Фролов Страница 34

Сталин и его идеологи ужесточили взыскания и наказания до того, что могли любого командира, невзирая на ранг, жестоко покарать за малейшую ошибку или проступок, не говоря уже о каре за неточное выполнение приказа в бою ввиду обстоятельств. Обстоятельства и невозможность людей сделать больше того, что они могут, при вынесении приговора не учитывались. В итоге — обвинения в умышленной диверсантской деятельности, пособничестве врагу, предательстве.

Для укрепления морально-политической устойчивости бойцов и младших командиров и выявления в частях пораженцев и диверсантов Мехлис, известный своей инквизиторской подозрительностью, был вновь назначен начальником Армейского политуправления, А перед этим была восстановлена должность политкомиссара в армии, отмененная в 1940 году. Насколько нужным оказался этот институт в Вооруженных Силах, можно судить по высказыванию практичного Г. К. Жукова, когда ему Берия рассказал в беседе, как снял Кагановича с должности члена Военного Совета. Тогда Жуков напрямую, не рискуя выглядеть антипартийным и аполитичным, поскольку Берия был тоже рационалист, сказал; «Пустое дело — эти члены Военного Совета, зачем они мне? Учить солдат «ура!» кричать? И без них прокричат. Толку от них никакого на фронте. Хотя бы тылы помогали организовывать. Хоть какая-то польза от них была бы». Это высказывание со слов отца приводит в своей книге С. Берия. Однако в своих мемуарах по понятным причинам — а они выходили при бывшем политкомиссаре Л. И. Брежневе, ставшем генсеком! — Жуков не сделал ни одного упрека в адрес фронтовых политработников.

Отдельного исследования требует тема, сколько безвинных фронтовиков погибли в войну по вине политкомиссаров, которые, как известно, сотрудничали и «советовались» с особистами. Комиссары являлись своего рода идеологическими санитарами Сталина, как и парторги на предприятиях и в колхозах; они тоже участвовали в не слишком заметной перманентной чистке, проходившей по всей стране — в армии и на гражданке, — вплоть до смерти Сталина.

…Оправившись от недельного потрясения в начале войны, Сталин сделался еще более жестоким, холодным и деспотичным в своих решениях и требованиях. Это можно расценивать как месть диктатора окружающему обществу за пережитый им страх в конце июня 1941 года. В еще больший страх он поверг свою державу. От беспредельной диктатуры, полученной им с назначением на пост председателя ГКО, проистекает его решение по приведению армии в должное дисциплинарное состояние. Вместо того чтобы анализировать причины, приведшие к катастрофическим потерям и устранять их, Сталин и его подручные ретиво занялись поисками и покаранием виновных — своеобразных «козлов отпущения», «стрелочников».

Начал с генерала армии Мерецкова, которого накануне войны, буквально перед расправой, для отвода глаз назначил главкомом Северо-Западного направления в составе двух фронтов — Северо-Западного и Северного. Мерецков в поезде «Красная стрела», курсировавшем между Москвой и Ленинградом, отправился к новому месту назначения, но доехать ему помешали чекисты, арестовавшие генерала прямо в вагоне. Мерецков побывал уже в подвалах НКВД в 1937 году и, судя по всему, был духовно надломлен, когда его с поезда доставили в Сухановскую тюрьму. Чтобы избежать повторения издевательств и мучений или, по крайней мере, свести их до минимума, он решил без строптивости рассказать следователям все, что те пожелают от него услышать. Однако его опыт общения с чекистами трехлетней давности несколько устарел: издевательств он не избежал даже при всей своей готовности «чистосердечно» признаваться палачам в чем угодно.

Как только с него сорвали пятизвездочные петлицы генерала армии, срезали для порядка пуговицы на брюках и с нормальным лицом сфотографировали в профиль и анфас для открывающегося дела, ему тут же принялись «менять» внешность. Еще не задав ему ни единого вопроса, чекисты сбили генерала на пол и стали усердно «обрабатывать» резиновыми дубинками. Потом вся следственная бригада помочилась на голову потерявшего сознание генерала и оставила его в луже мочи до утра приходить в себя. А после того как ошеломленный и до предела униженный издевательствами уважаемый генерал пришел в сознание, то выяснилось, что на первом его допросе желает присутствовать… сам Сталин! Это уникальный случай, когда абсолютно точно известно, что поборник «социальной и юридической справедливости» товарищ Сталин лично присутствовал при допросе оклеветанного человека, в чью виновность он и сам не верил, но отдал на мучения по своей прихоти, чтобы свалить на Мерецкова и других вину за поражение на определенном участке огромного фронта. Но ведь Мерецков не успел покомандовать! Не беда: его обвинили в неправильности его предыдущих, довоенных приказов…

События не дали возможности Сталину присутствовать на первом допросе Мерецкова, и следователи начали работать над генералом без «Хозяина». Отвлекаясь, упомянем, что по косвенным сведениям от влиятельных лиц из госаппарата и НКВД Сталин, оказывается, до войны присутствовал на допросах армейских и гражданских «знаменитостей», наиболее опасных, по его мнению, врагов. Просто чудовищно: вообразить его в кабинете следователя, с любопытством, с присущей невозмутимостью владыки созерцающего покаяния изуродованной жертвы. Это было своего рода психовоздействие, направленное на то, чтобы окончательно сломить волю некогда влиятельного оппозиционера. Между прочим, тут напрашивается некоторая аналогия с девизами 30-х годов: «Сталин — лучший друг..» — а дальше продолжайте по собственному усмотрению: колхозников, сталеваров, летчиков, врачей, учителей, философов, пионеров, комсомольцев… Если верно, что Сталин посещал допросы в НКВД — а это с полной уверенностью при отсутствии документов утверждать не беремся! — то почему бы не выдвинуть девиз и не нарисовать с таким же названием картину: «Сталин — лучший друг чекистов и… их жертв!» Опять же по аналогии вспомним, что история хранит немало примеров, когда диктаторы всех времен и народов любили присутствовать при пытках своих явных и мнимых врагов…

Потому так много внимания уделяется злоключениям Мерецкова в подвалах НКВД, что, имея конкретные свидетельские показания о его драме, хотим показать, как в начале войны Сталин отдавал на растерзание и ломал волю даже тех командующих, которые были в общем-то ему нужны в Генштабе, в штабе фронта, а не в подвалах НКВД. Но еще более Сталину нужны были крупные виновные… И он их находил…

На первой же очной ставке со Штерном Мерецков начал давать показания, невзирая на истерические крики последнего: «Кирилл Афанасьевич! Ну ведь не было этого, не было!» А Мерецков показал, что вместе со Штерном был вовлечен в шпионскую группу, работавшую сразу на немецкую и английскую разведки, что они передали за границу важнейшие планы Красной Армии. Когда генерал не смог быстро назвать руководителя шпионской группы — да потому что руководителя, как и самой группы, и в помине не было! — то его опять избили резиновыми дубинками.

Следователь НКВД Семенов годы спустя вспоминал: «Я лично видел, как зверски избивали на следствии Мерецкова и Локтионова. Они не то что стонали, а просто ревели от боли… особенно зверски поступили со Штерном. На нем не осталось живого места. На каждом допросе он несколько раз лишался сознания… Локтионов был жестоко избит, весь в крови, его вид действовал на Мерецкова. Локтионов отказывался, и Влодзимирский, Шварцман и Родос (следователи — Авт.) его продолжали избивать по очереди и вместе на глазах Мерецкова, который убеждал Локтионова подписать все, что от него хотели. Локтионов ревел от боли, катался по столу, но не соглашался…» Вот, оказывается, сколько стоит подпись порядочного человека, когда ею надо скрепить ложь государственного значения. И духовная честь порой оказывается тверже, выше и дороже физических мук.