Битва дипломатов, или Вена, 1814 - Дэвид Кинг Страница 34

Эльба никогда не была богата. Каменистая почва, засухи, перемежающиеся почти тропическими ливнями, не благоприятствовали земледелию, и немногочисленные обитатели острова нередко голодали. Две трети зерна Эльба завозила с материка, в основном из Италии. Сносное существование островитянам обеспечивали главным образом горные разработки, садоводство и рыболовство.

В Рио-Марине на восточной стороне острова мужчины, вооружившись киркомотыгами и лопатами, собирали железную руду, служившую основным источником доходов и давшую название столице: Портоферрайо означает «порт железа». На юге в каменоломнях добывались гранит и мрамор, из которых в Италии возведено немало сооружений, в том числе и собор в Пизе. На Эльбе промышляли и солью, складируя ее на Пьяцца делла Грангуардиа у гавани. На острове в изобилии росли апельсины, оливки, гранаты, виноград, а рыбаки редко возвращались домой без хорошего улова — тунца или анчоуса.

После тревожных двадцати лет, перехода от французов к англичанам и снова к французам, остров был на грани восстания. Береговая охрана даже обстреляла фрегат его величества «Неустрашимый», когда он приближался к острову с императором на борту.

В любом случае портовый городишко не был готов к приему незваного повелителя. Надо было срочно оборудовать что-то похожее на императорскую резиденцию. Подобие «дворца» пришлось создавать на бесхозном верхнем этаже городской ратуши, где раньше помещался кондитерский склад. По всему городу собиралась мебель для импровизированной тронной комнаты. Самого трона не нашлось. «Что такое трон? — говорил Наполеон. — Куски дерева, обтянутые бархатом». На Эльбе так и сделали. Троном Бонапарту служила софа, украшенная бумажными цветами.

Пока Наполеон привыкал, как острил принц де Линь, к роли Робинзона Крузо, Вена предавалась слухам и сплетням. Судачили о романе графа Франсиса Пальфи со знаменитой балериной Биготтини, и все видели, что она уже беременна. Граф выделил ей на пожизненное содержание шесть тысяч франков. Князя Евгения де Богарне видели, когда он украдкой заходил в ювелирную лавку и потратил сказочную сумму на свою очередную возлюбленную. Согласно анонимному рапорту, представленному барону Хагеру в конце октября, счет составил 32 000 дукатов, и князю пришлось продать саблю, подаренную отчимом Наполеоном.

Главным объектом сплетен была русская делегация. Поскольку царь взял на себя основной груз дипломатических решений, у его подданных оказалась масса свободного времени, и они тратили его в кварталах красных фонарей. Говорили, будто один из его дипломатов имел поручение обходить бордели и подыскивать государю девочек. Это, безусловно, навет — царь не нуждался в помощи такого рода.

Русских офицеров часто видели в театре в квартале Леопольдштадт с известными всему городу куртизанками, которых они потом забирали с собой в апартаменты дворца Хофбург. Девятнадцатилетняя гетера Жозефина Вольтере почти каждую ночь проникала во дворец, переодеваясь мужчиной. Соседи жаловались на поздние увеселения, но полиция не вмешивалась — куртизанки снабжали барона Хагера ценной информацией.

Австрийская полиция прекрасно знала о недовольстве русских тем, как развиваются события на Венском конгрессе, и не только интригами Меттерниха. Их раздражал лорд Каслри, который «ничего не делал, а только мешал» переговорам по Польше. Досаждала им Франция, сеющая страхи среди малых государств и пытающаяся перессорить союзников. Делегаты царя возмущались и антирусскими настроениями в городе. Им явно не нравилось то, что в двух мастерских — возле собора Святого Стефана и на Швертгассе — для демонстрации новых париков использовались бюсты императора России Александра.

Полиция Хагера брала на карандаш все, что казалось ей достойным внимания, даже курьезы. Кронпринцы конкурирующих королевств — Баварии и Вюртемберга — играли в «жмурки» в салоне княгини Турн-и-Таксис, и эта детская забава чуть не закончилась дуэлью, когда один из них обвинил другого в жульничестве. Дуэль не состоялась только потому, что ее запретил король Баварии.

Странно, но полиции почти не пришлось отвлекаться на преступления, особенно если учесть, как много съехалось в Вену людей, не стеснявшихся выставлять напоказ свою состоятельность. Кто-то украл у княгини Лихтенштейн редкий драгоценный камень. Кто-то пробрался в посольство Испании и умыкнул бумаги Лабрадора. А в целом криминальная обстановка в столице была на удивление спокойной.

В международной сфере лишь два эпизода можно было считать заслуживавшими внимания полицейского департамента. Князь Белио, делегат из Валахии, входившей в Румынию, отвечал за переписку своего сюзерена с Фридрихом фон Генцем. Очевидно, он вскрывал конфиденциальные письма, копировал их и ставил на конверты поддельную печать. Это выяснилось, когда Белио в середине октября попытался договориться с княгиней Екатериной Багратион о продаже или передаче секретов русскому царю. Полиция сорвала сделку, устроив обыск в его комнатах на третьем этаже особняка на шумной площади Шток-им-Айзен-Плац. Бумаги были конфискованы, а князя выдворили за границу.

Другой случай относится больше к разряду сплетен, а не реальных фактов. Горничная раздобыла во французской миссии клочок бумаги, из которого не очень определенно, но можно было предположить, что французский консул в Ливорно шевалье Мариотти планирует похищение Наполеона. Все это выглядело малоубедительно, но барон Хагер решил на всякий случай доложить информацию австрийскому императору.

Листья покрывались малиновым и золотистым румянцем, небо все чаще затягивалось облаками, становилось по-осеннему холодно, и Меттерних сам ходил мрачный как туча. Он томился в ожидании ответа герцогини на свое послание и наконец 23 октября получил его. Герцогиня писала, что она хотела бы порвать с князем Альфредом фон Виндишгрёцем, он ей не подходит, но она так привязалась к нему, что не может без него обойтись. А дальше герцогиня совершенно откровенно заявляла, что она не считает Меттерниха своим возлюбленным. «Между нами может быть только дружба и ничего более», — добавляла герцогиня.

Такой ответ вряд ли мог успокоить Меттерниха. Он совсем сник. «Считайте, что вы меня убили, — написал ей князь той же ночью. — Я говорил, что это случится». Ему действительно казалось, что его уже нет. Последние двадцать четыре часа он прожил в агонии: