Лукреция Борджиа - Женевьева Шастенэ Страница 34

В Сан-Систо монахини проявляют привязанность и симпатию к дочери главы своей Церкви. Преподаватели и ученики напоминают ей о счастливых временах ее ранней юности; ей уже тогда нравились монастырская тишина, игра света и тени на аркадах, сосредоточенные лица настоятельниц и сестер, которые парами шли на мессу, наклоняя головы под низкими сводами. В монастырской часовне Лукреция чувствует запах ладана, слышит ангельское пение монахинь, которое чередуется с низким голосом священника, совершающего богослужение, любуется золотом алтаря и нежностью фресок. На одной из них изображен мятежный архангел Гавриил, сообщающий Марии, едва вышедшей из детского возраста, об уготованной ей земной и небесной судьбе, а на другой, напротив, — «Рождение Мессии». В этой симфонии цветов и запахов Лукреция видит прообраз рая. Этот покой не рассеивает тревогу настоящего, и единственный человек, способный заставить ее улыбнуться, — молодой испанец Перотто, которому Александр VI велел ежедневно ее проведывать.

Находясь в добровольном заключении, Лукреция по-прежнему остается во власти отца. Перед ее побегом он «проинформировал» ее о ее девственности. Теперь необходимо сделать официальное сообщение с помощью юридической комиссии, она должна заявить, что «соитие никогда не имело места, данный брак никогда не существовал». Зная, что сопротивление бесполезно, Лукреция смиряется и подписывает документы.

Когда новость распространяется по итальянским княжествам, она, как правило, вызывает скептические замечания и смех. Не до смеха только графу Пезаро. Когда из кондотьера высокого ранга делают мужа-импотента, это переходит все границы. Изменив внешность до неузнаваемости, он мчится верхом в Милан, бросается в ноги к своему дяде Лодовико и просит у него покровительства. Последний, потрясенный смертью своей супруги Беатриче д'Эсте, угасшей в возрасте двадцати одного года, не слишком интересуется проблемами племянника. Тем не менее он советует ему вступить в соитие в присутствии свидетелей хоть с Лукрецией, которую ему должны будут привезти, хоть с какой угодно дамой из города, которую он выберет сам.

Это предбрачное испытание было широко распространено, ему подвергались даже те молодые люди, которые слыли волокитами. Так, внук Альфонсо д'Эсте, Чезаре, который не сумел доказать свою силу 11 марта 1584 года перед покорной девственницей, выбранной повитухами, смог, на свое счастье, повторить попытку несколько дней спустя, и тогда наблюдателям хватило двенадцати минут, чтобы засвидетельствовать его мужественность⁴.

Именно таким образом несколькими годами ранее Лодовико Моро, прознав, что брак его племянника Джангалеаццо с Изабеллой Арагонской не совершился должным образом, вызвал его в суд, где заседали архиепископ и городские судьи. Моро высмеял его и отстранил от дел.

Теперь же несчастья, обрушившиеся на голову Джованни, дают Лодовико повод заставить всех забыть о его поведении по отношению к законному герцогу Милана, а также обеспечить себе расположение клана Борджа в тот момент, когда он опасается, что новое французское вторжение может лишить его герцогства в пользу Людовика Орлеанского, будущего Людовика XII. Поэтому он обвиняет племянника в том, что тот желает сохранить жену, чтобы не потерять 31 тысячу дукатов приданого, и отдает приказание провести испытание под руководством папского легата, преподобней-шего Хуана Борджа, кардинала Монреале. Как сообщает Антонио Костабили, посол Феррары в Милане, Джованни оказался слишком нервным и, опасаясь неудачи, отказался подвергнуться этому испытанию⁵. (Тем не менее через некоторое время у него родится дочь.)

Пока разворачиваются эти события, спокойные дни Лукреции состоят из молитв, репетиций хора и теологических диспутов о блаженном Августине. Закрытое собрание женщин, то инфантильных, то слишком ученых, начинает угнетать ее. Прибыв в поисках Бога в этот монастырь, она нашла здесь не только Бога, но и молодого (двадцатидвухлетнего), красивого и пылкого Перотто. Как раз когда ее только что развели с мужем, немилым, сомневающимся, грубым и неловким, появляется посланный ее отцом камерарий — само очарование, нежность и обольстительность. Лукреция начинает применять на практике следующий афоризм Кастильоне: «Женщины, имеющие мужа, им подходящего и ими любимого, не должны наносить ему оскорбление, однако женщины, не любящие тех, кто любит их, наносят оскорбление самим себе». Разве ошибка, совершенная в приливе нежности, не стоит любого морального долга?

Дух побежден, а за ним и тело, и впервые Лукреция познает наслаждение. Благодаря Перотто она понимает, чего может желать и требовать ее веселая и страстная натура. Пентесилея, ее верная спутница, сторожит покой влюбленных, а монахини, привыкшие к присутствию уполномоченного папы, разрешают ему свободно ходить по монастырским садам и по апартаментам, предназначенным для дочери папы, которая в объятиях камерария забывает о родительской опеке и о своем предназначении служить величию семьи. Одно событие внезапно напомнит ей о долге и вернет молодых людей к реальности. Пока в Неаполе ведутся переговоры о ее новом замужестве, широкие платья и мода на завышенную талию позволяют ей держать в тайне ее положение, скрывают растущий живот.

Что касается ее бывшего супруга Джованни Сфорца, то он под двойным давлением — Александра VI, оставившего за ним право пользоваться приданым, и Лодовико Моро — 18 ноября 1497 года подписывает во дворце Пезаро в присутствии докторов и теологов свидетельство о своем супружеском бессилии, предоставляя кардиналу Сфорца права, необходимые для аннулирования брака.

Проиграв с самого начала, став жертвой махинаций Александра VI, кардинала Сфорца и герцога Милана, Джованни, не в силах сопротивляться, позволил вырвать у себя это признание. Он тут же мстит за себя, пустив в мир ужасную клевету, которая будет эхом отзываться на протяжении столетий: «Если у меня отнимают мою жену, то потому, что папа желает свободно располагать своей дочерью»⁶. Эта фраза очень лукавая, поскольку из нее совершенно не следует, что римский первосвященник был любовником Лукреции, следует лишь то, что он имел такое намерение. Такой тон типичен для клеветы: сначала следуют намеки, затем догадки, затем — утверждения, затем — уверенность. Ходят и другие неясные слухи, дошедшие из Пезаро: оказывается, Лукреция — любовница не только своего отца, но и своих братьев, ведь из ревности Чезаре приказал бросить Хуана в Тибр. Бельтрандо Костабили, посол Эркуле д'Эсте при дворе Лодовико, писал: «Здесь понтифика публично осыпают такими оскорблениями, каких в Ферраре не услышал бы даже Torta (предатель)».

Вчера Борджа ославили Джованни, объявив его импотентом, сегодня он обвиняет их в кровосмешении. Гвидо Постум, остающийся верным Сфорца, отомстит своими эпиграммами за нанесенное его хозяину оскорбление, но до намеков на инцест не дойдет. Позже Джованни отречется от своей лжи.

Его клевета будет жить долго. Быстро разлетевшись по свету, она достигнет апофеоза в 1840 году, когда воображение Виктора Гюго, соединившись с furia ^[14] Доницетти, воплотится в опере, которая до сих пор живет ^[15].