Анна Леопольдовна - Игорь Курукин Страница 34

Арестант признал, что говорил обидные слова о теперешней правительнице, подтвердил, что называл ее «каприжесной и упрямой» (почтительно напомнив при этом, как она бранила придворных за опоздания «русскими канальями»), в чем просил «милостивого прощения» — теперь от Анны Леопольдовны зависело, окажется ли его голова на плахе.

В итоге главными уликами для следователей послужили прежде всего заявления темпераментного герцога в отношении его противников. Бирон признал, что произносил угрозы в адрес гвардии, обещал вызвать из Голштинии маленького внука Петра I, бранил принца Антона; не смог он опровергнуть и тот факт, что дата на «уставе» о его регентстве поставлена задним числом¹⁸⁰. Поскольку герцога обвиняли по тяжким статьям второй главы Соборного уложения 1649 года (умысел на «государьское здоровье» и попытка «Московским государьством завладеть») и петровского Военного артикула, то смертный приговор ему был обеспечен. Правительница еще в январе прямо «понуждала» к «скорейшему окончанию дела» судей, в числе которых находились подвергавшиеся аресту по распоряжению Бирона майор гвардии Н. Соковнин и секретарь А. Яковлев¹⁸¹.

В материалах следствия есть пробелы (во всяком случае, вопросы к герцогу и ответы на них приведены не полностью); в «экстракте» упомянуты разные даты подписания «Устава» о регентстве — 16 и 17 октября 1740 года. Судьи не стали углубляться в подробности даже тогда, когда А. П. Бестужев-Рюмин на очной ставке отказался от части своих показаний против своего бывшего покровителя. Зато следователи сумели собрать богатый компромат на Миниха, чему в немалой степени способствовал сам Бирон; но в итоге его же и обвинили в «потакании» и «дружестве» с фельдмаршалом.

Вчерашнему всесильному временщику стали предъявлять имущественные претензии. В. К. Тредиаковский жаловался на невыдачу ему возмещения за публичные оскорбления, нанесенные кабинет-министром А. П. Волынским. «Изнурившемуся на лечение» придворному поэту пожаловали 720 рублей — вдвое больше его годовой зарплаты. Иск Бирону предъявили и Академия наук за взятые им бесплатно книги, и отдельно академик Крафт, требовавший платы за обучение детей регента математике. Бирон как настоящий вельможа расплачиваться не спешил — в следственном деле сохранился список долгов башмачнику, парикмахеру, портному, часовщику, столярам, придворному гайдуку, «турке» Исмаилу Исакову; даже собственному камердинеру Фабиану он задолжал 1099 рублей¹⁸².

Восьмого апреля 1741 года был составлен приговор о четвертовании «бывшего герцога». Как и полагалось, от имени сына-императора Анна заменила казнь помилованием и ссылкой в Пелым. В опубликованном 14 апреля манифесте курляндец сравнивался с цареубийцей Борисом Годуновым, а его утверждение у власти объяснялось тем, что Бог «восхотел было всю Российскую нацию паки наказать… бывшим при дворе ее императорского величества обер-камергером Бироном».

Кажется, у правительницы не нашлось толковых помощников в составлении столь важного документа. Причины, сделавшие фаворита императрицы орудием Божьего Промысла, как и вызвавшие небесный гнев грехи всей нации, в приговоре не разъяснялись, как не говорилось и об угрозе возвести на престол голштинского принца — упоминание дополнительных претендентов на престол было нежелательным. Зато подробно перечислялись прочие «вины» курляндца, в том числе и не подтвердившиеся на следствии: он будто бы украл «несказанное число» казенных денег, «наступал на наш императорского величества незлобивый дом», подавал «вредительные» советы¹⁸³. После оглашения приговора окончивший свою миссию носитель божественной кары отправился вместе с семейством в Сибирь под конвоем семидесяти четырех гвардейских солдат и офицеров.

После занявшего несколько месяцев путешествия Бирон и его «фамилия» попали в затерянный в тайге поселок в 700 километрах от Тобольска с полуразвалившейся крепостью и четырьмя десятками домов обывателей. Их поместили в «остроге высоком с крепкими палисадами» вместе с не отличавшейся изысканным поведением и едва ли довольной «командировкой» охраной, которой приходилось терпеть нужду и тяготы вместе с поднадзорными. Жизнь ссыльных сопровождали лязг оружия, топот и разговоры солдат, сырость, дым из плохо сложенных печей, теснота (между внешней изгородью и стеной дома-крепости оставалась всего сажень). Слабым утешением служило то, что семейство Бирона было не первым, отбывавшим ссылку в этом месте, — за 140 лет до них там по воле Бориса Годунова томились братья Иван и Василий Романовы, племянник которых Михаил Федорович в 1613 году взошел на российский престол.

По воспоминаниям стариков, записанных декабристом А. Ф. Бриггеном, герцог ездил на охоту на собственных лошадях; по улицам ходил «в бархатном зеленом полукафтанье, подбитом и опушенном соболями», и «держался весьма гордо, так что местный воевода, встречаясь с ним на улице, разговаривал, сняв шапку, а в доме его не решался сесть без приглашения». Но архитектурных дарований Миниха, спроектировавшего острог, Бирон не оценил и, как рассказывали пелымские старожилы в 1830-х годах, дважды пытался от огорчения поджечь свою тюрьму¹⁸⁴. Для утешения узника Анна Леопольдовна в ноябре 1741 года распорядилась отправить ему в холодную Сибирь роскошный соболий мех¹⁸⁵.

Одновременно с манифестом о ссылке Бирона появилось от имени императора «Объявление» о персонах, способствовавших утверждению его регентства: Минихе, Черкасском, Трубецком, Ушакове, Бестужеве-Рюмине, Куракине, Головине, Левенвольде, Бреверне, Менгдене — то есть почти всей российской верхушке, за исключением Остермана. Важнейшие вельможи были публично объявлены «вначале нам, а потом и всему отечеству первыми явными предателями», которые содействовали утверждению при младенце-императоре «правительства» не его родителей, а Бирона, «ведая не только его недостойную к тому природу, но и к российской нации во время бытности его в России злые поступки». Генерал-прокурор Никита Юрьевич Трубецкой, помимо того, должен был собственноручно написать покаянное объяснение о своем «преступлении».

Перечень прегрешений завершался угрозой «в конец доследовать» проштрафившихся вельмож и объявлением о прощении¹⁸⁶. Трудно сказать, насколько публичное обвинение первейших сановников в государственной измене могло упрочить положение новой власти. Неисполнение обязанностей и поддержка главного преступника (Бирона) могли любого из перечисленных вельмож превратить в подсудимого; но, с другой стороны, существенного обновления правящего круга не последовало, что могло только укрепить уверенность его представителей в безнаказанности своих действий или бездействия.

Однако даже при отсутствии репрессий свержение бывшего правителя так или иначе должно было изменить ситуацию при дворе и в правительстве. На место Бирона теперь претендовал решительный и честолюбивый фельдмаршал Бурхард Христофор Миних.