Джон Рид - Теодор Гладков Страница 34

Все же от него удалось узнать, что генерал-губернатор тоже не правомочен дать им какие-либо пропуска.

— Но кто же в России может это сделать? — вскричал Рид.

— Только его императорское высочество великий князь Николай Николаевич в Петрограде или главнокомандующий войсками юго-западного фронта генерал Иванов в Холме.

Проклиная свою незавидную судьбу, Рид и Робинсон снова отправились на вокзал.

Претерпев множество мытарств (в том числе арест в Ровно), Рид и Робинсон добрались до Холма, где располагался штаб генерала Иванова. Было уже поздно, и они отправились разыскивать гостиницу «Бристоль», так как по длительному опыту уже знали, что гостиница с таким названием непременно должна существовать в любом городе и городке на всем Европейском континенте. Увы, «Бристоль» в Холме разделила участь всех других «Бристолей» — пришла к полному упадку.

Лучшим и единственным отелем города была невзрачная трехэтажная постройка с гордой вывеской — «Английская гостиница». Как потом выяснил Рид, ни один англичанин отродясь не заезжал в Холм.

Утром за американцами пришел офицер с бритой наголо головой и пригласил их пройти с ним в штаб. Он сказал, что четыре человека слышали, как они разговаривали по-немецки, и донесли, что в Холм проникли шпионы. Рид и Робинсон расхохотались: они еще не знали, что такое в России донос!..

В штабе их встретил вежливый офицер, отлично говоривший по-французски. Они показали ему свои паспорта и объяснили, что приехали в Холм для того, чтобы испросить у генерала Иванова разрешения посетить фронт.

Глядя куда-то мимо, офицер сказал Риду и Робинсону, что сначала он должен телеграфировать великому князю (это «простая формальность…»). Ответ придет через два-три часа! Пока же он рекомендует им подождать в гостинице.

Рид и Робинсон вернулись в свой малюсенький затхлый номер с двумя оконцами под самой крышей. Они ждали целый день, но к ним никто не пришел. На следующее утро снова явился бритый офицер и сообщил, что великий князь еще не ответил, но, без сомнения, ответит в течение дня или завтра. Пока же ему приказано затребовать у них обоих документы.

— Значит, мы арестованы?

— Нет. Но, господа, Холм — важный военный объект… — Тут офицер окончательно запутался в невразумительных фразах и поспешил ретироваться.

Через пятнадцать минут у входа в номер мрачно застыли три казака, не спуская с американцев подозрительных взоров.

Рид и Робинсон написали Иванову негодующую записку. В полночь к ним пришел полковник из штаба, извинился и переместил казаков вниз на лестницу.

Американцы потребовали объяснить, в чем их вина.

— Прежде всего, — сказал полковник, — вы приехали без необходимых пропусков.

— Ну, ведь нам были выданы пропуска во Львове князем Бобринским, — удивился Рид.

Полковник пожал плечами.

— Это не те пропуска. Затем, — продолжал полковник, — вам стало известно, что в Холме находится ставка генерала Иванова, а это военная тайна.

Тут уже не выдержал Робинсон:

— Но об этом знают буквально все в Галиции, потому нам и рекомендовали ехать сюда! Это очень странная военная тайна!

В конце концов полковник намекнул, что в штабе считают очень подозрительным список имен, обнаруженных в бумагах американцев.

Посоветовавшись друг с другом, Рид и Робинсон заявили, что они отправят телеграммы американскому и английскому послам.

Их заключение длилось шестнадцать дней! Шестнадцать убийственно однообразных, тоскливых, впустую пропавших дней. Только благодаря врожденному оптимизму Рид и Робинсон спокойно проспали шестнадцать ночей, не портя себе настроения мыслями о том, что их могут отдать под суд как шпионов и повесить.

Целыми днями они по очереди читали единственную оказавшуюся в номере книгу — русско-французский словарь, распевали непристойные песни и сочиняли ядовитые послания царю, Думе, Государственному совету, великому князю и генералу Иванову. Казак ежедневно относил эти послания в штаб. Кроме того, они до одурения играли в бридж с «болваном» вместо третьего игрока, в результате чего Рида до конца его дней воротило от вида карт. По шесть раз в день хозяин приносил им самовар.

К концу восьмых суток Робинсон стал рисовать. Как всемогущий джинн из арабских сказок, он взялся осуществить любое желание Рида. Вначале он нарисовал для Джека автомобиль, потом яхту, потом городской дом, потом роскошную загородную виллу. Так продолжалось до тех пор, пока Риду не стало совестно владеть таким количеством движимого и недвижимого имущества.

Поскольку Рид отказался больше принимать его щедрые дары, Робинсон стал рисовать чубатых казаков, офицеров, хозяина гостиницы, прохожих под окнами. Некоторые из этих рисунков, поразительно острых и точных, вошли впоследствии в книгу, которую Рид написал по возвращении в Америку.

По вечерам, когда казак отлучался, чтобы перехватить стаканчик-другой, Рид вылезал из окна на покатую железную крышу и наблюдал за жизнью городка.

Отсюда были видны длинные унылые здания солдатских казарм, восемь церквей и утопающий в зелени монастырь. Напротив, через улицу, помещались еврейская синагога и хедер, откуда непрерывно доносилось заунывное гудение детских голосов.

Ежедневно перед глазами Рида и Робинсона разыгрывалась трагедия евреев в России. Внизу, под окнами, расстилался отвратительный грязный двор, полный отбросов. На него выходили два покосившихся, облупленных дома, заселенных в невыразимой тесноте еврейской беднотой. Высокий забор отделял двор от улицы. Большие ворота запирались на мощный засов. Двери и нижние окна домов всегда были прикрыты деревянными ставнями. Это делалось для защиты от погромов. Джек записал в своем блокноте несколько грустных фраз: «Тесен мир, где только и разрешено жить евреям в России. Тяжко дышится евреям в черте оседлости».

На семнадцатый день их заключения снова явился полковник и объявил, что американцы могут или вернуться обратно в Бухарест, или ехать в Петроград (Рид и Робинсон, несмотря ни на что, не утратили желания побывать на русском фронте и выбрали Петроград), где, и только где, им могли дать необходимое разрешение.

На всем пути следования американцев сопровождали какие-то пронырливые личности с колючими глазами. На каждой большой станции в купе заглядывал под случайным предлогом жандармский офицер. В конце концов Рид начал первым приветствовать очередную голубую шинель веселыми возгласами:

— Мы тут, мы тут, не волнуйтесь, пожалуйста!

Жандармы сконфуженно покашливали.

Минуло два томительных дня, и Рид, миновав большую, заставленную извозчичьими пролетками площадь, оказался на одной из красивейших улиц, которые ему приходилось видеть.

Под фонарем углового дома он медленно по складам прочитал название: «Невский проспект».

Петроград, так по-русски стала называться столица Российской империи после вступления в войну с Германией, ошеломил Рида. Как очарованный, он часами бродил по гранитным набережным Невы, когда в призрачном свечении белых ночей город казался фантастическим видением. Его поразили прямые как стрела проспекты и улицы, величественные площади неслыханной для экономной Европы ширины, тянущиеся на целую милю прекрасные архитектурные ансамбли. Такой город, восставший на унылых и диких болотах, как по мановению волшебного жезла, мог себе позволить только великий народ. Рид знал и другое — это мановение железной петровской десницы стоило жизни десяткам тысяч безыменных русских крепостных…