Первая мировая война. Миссия России - Дмитрий Абрамов Страница 34

— Да, такая война может случиться. Я думал об этом, Чулпан. Ты знаешь, я решил, что если так будет, то я ускачу на своем Карагюле к тем, кто станет биться против знатных и богатых. И среди башкир уже идут разговоры об этом. Я знаю этих людей, я верю им. Вот тогда узнает меня мой жадный и злой хозяин Юлдузбай!

— Какой ты горячий, какой смелый, мой Алый. Настоящий турок! — прошептала девушка, к устам которой юноша вновь припал своими устами.

* * *

В новой солдатской шинели, надетой поверх офицерской гимнастерки, Космин вышел из вагона на перрон Московского вокзала в Петрограде. На ногах его красовались уже изрядно поношенные, но пришедшиеся ему в пору солдатские кирзовые сапоги. После вагонной полутьмы лучи яркого солнца, что бывает на самом исходе лета, слепили его близорукие глаза. Он прищурился, так как пенсе уже не надевал несколько дней. Надвинул козырек солдатской фуражки на высокий лоб. То темно-синие тучи, то ярко-желтые дождевые облака, нагоняемые ветром, раз от разу рассеивали солнечный свет. Кирилл вышел в город на Невский проспект. Мостовая, смоченная мелким моросящим дождем, вся блестела в неглубоких лужицах.

— Да уж, не май месяц, — произнес негромко Космин, вспоминая совместный весенний приезд в Петроград с Пазухиным.

Осмотревшись, и увидев, что никому нет дела до него, он порылся в нагрудном кармане шинели и нащупал там футляр. Достал его, надел пенсне. Четко увидел неприглядный, почти осенний лик северной столицы. Подумал:

— Слава Богу! Хоть здесь можно все внимательно рассмотреть.

Но кожей и нервами Космин чувствовал, что город сильно встревожен. Озабоченные, растерянные взгляды прохожих в гражданской одежде, да и солдат с матросами встречались ему по пути. Никому не было до него дела.

Вспомнились слова прапорщика Елисеева — заместителя командира второй батареи артбригады, что тот, провожая Космина в Петроград, сказал ему на прощанье:

— Слушайте, Кирилл. Ради Бога, снимите свое пенсне и спрячьте в какой-нибудь глубокий тайный карман. Неужели вы не слышали, как распоясавшаяся революционная солдатня и прочая мразь, поминая по матушке проклятую буржуазию, призывает: «Бей очки и воротнички!»

— Впервые слышу про очки. Но догадывался и благодарю за совет, — отвечал Кирилл.

— Эти подонки как минимум хорошенько отделают вас, а то и хуже того, поколют штыками и бросят умирать, как паршивую собаку, где-нибудь, без помощи, если вдруг догадаются, кто вы такой. И потому, Космин, вам, как намеревающемуся дезертировать из армии, советую снять вашу офицерскую шинель и офицерскую фуражку да подобрать себе шинель и фуражку солдатского образца. А еще лучше, снимите с гимнастерки погоны со звездочками и зашейте их куда-нибудь в подкладку шинели или заверните в тряпку, да храните в вещевом мешке наподобие куска сала. Да, вот, переобуйтесь еще в солдатские кирзовые сапоги, — увещевал Кирилла Елисеев, то полусерьезно, то с иронической улыбочкой, которую прятал в усах.

Сейчас, в Петрограде, Космин действительно с благодарностью вспомнил советы Елисеева. Сколько он претерпел, пока добрался на перекладных, пересаживаясь из эшелонов в поезда и наоборот, пока добрался с Северного фронта до Петрограда. Кто бы знал!

Слегка поежившись от холодного ветра, Космин оправил и одернул коротковатую ему по росту солдатскую шинель, из коротких обшлагов которой явно вылезали рукава гимнастерки. Следом надел через голову черную перевязь и вложил в нее ноющую левую руку. Еще раз осмотрелся и зашагал по направлению к Марсову полю, точнее, к дому своей возлюбленной.

* * *

После стакана водки и горячего чая Кирилл быстро согрелся. Счастливый лежал он с Соней. Первая волна страсти и ласк уже отполыхала, оставляя за собой остывающее тепло и негу. Руки в локтях и ноги под коленями слегка трясло тонкой, сладостной дрожью. Он поцеловал Соню в край губ.

— Давай выпьем еще, милая.

— Давай, Кирюша. И все же ты не писал, но я вижу по той черной подвязке, что был ранен.

— Поверь, Сонечка, легкое ранение. Я даже в госпитале не был.

— Так я тебе и поверила. Ну да Бог с тобой.

Кирилл налил водки уже в рюмки. Себе полную, ей — половину. Они слегка чокнулись стеклом о стекло. Изящные рюмки зазвенели. Выпили. Он закусил хлебом. Она — конфетой.

— Милая Соня, я вернулся. Я живой! Пропади пропадом эта война! Кругом предательство. Выходи за меня замуж!

— Ты что же, делаешь мне предложение!?

— Да! Я готов к венцу прямо сейчас. Пойдем в храм!

— Хорошо. Но ведь я не христианка!

— Тебя окрестят!

— Так легко и быстро?

— Ты же любишь меня!? Почему бы нет?

— Боже мой! Как у тебя все просто. Ну, положим, так. Положим, я согласна. Но только не здесь, не в Петрограде!

— А где же?

— У тебя в Москве.

— Ради Бога! Но почему в Москве?

— Там спокойнее.

— Не пойму. Почему?

— Кирилл, не играй. Тебе это не идет.

— Нисколько не играю. В самом деле, не пойму в чем дело!

— Да ты что! Этот ваш командующий армией генерал… как его?

— Генерал Корнилов?

— Да, да! Он поднял мятеж против Керенского и Временного правительства. Казаки, черкесы и верные ему войска идут на Петроград душить революцию, а ты и не знаешь?

— Невероятно! Скорее бы ее задушили! Туда ей и дорога!

— Прекрати, Кирилл. О чем ты? Ведь это — судьбы, жизни тысяч людей!

— Прости, не хочу тебя обижать. Конечно, скорее в Москву!

* * *

В кабинете главы военного ведомства Османской империи неярко горела электрическая настольная зеленая лампа. Было уютно. Пало сваренным кофе и терпким дымом сигар. Сидя в мягких креслах, пили кофе и курили четыре человека: германский военный атташе в Стамбуле майор Шнитке (человек генерала фон Сандерса), министр финансов империи Джавид-бей, всегда скромный и молчаливый представитель службы разведки Хафиз-бей и сам хозяин кабинета Энвер-паша.

— После произошедших в России революционных событий трудно говорить о трезвом подходе Санкт-Петербурга к выработке принципов сохранения нашей юрисдикции в зоне Босфора и Дарданелл, — излагал свою позицию хитроумный Энвер (он специально польстил Шнитке, подчеркивая германское название русской столицы, именуя Петербург по-старинному, вместо Петрограда). — Тем более, там возобладало опасение, что не только Франция и Англия, но и Италия, потребовавшая после объявления 28 августа войны Германии, а 30 августа — войны Османской империи, и «своей доли» османского наследства, в частности, района Смирны (Измира). В Петербурге боятся, что Антанта окажет сильное противодействие России в установлении нового статуса Проливов. Следует, правда, учитывать, на основе данных наших надежных осведомителей (тут министр слегка склонил голову и благодарно посмотрел на Шнитке), что еще в декабре прошлого года российский МИД признал желательность для интересов России сохранения в Малой Азии «жизнеспособной, в возможно больших пределах», обладающей выходом к морю, «политически и экономически тяготеющей к России», но независимой Турции. Как видите, господа, российский колосс надорвался. Россия колеблется. И мы должны сделать правильные выводы и использовать ситуацию в свою пользу. Ваши мнения, — закончил свой монолог Энвер-паша.