Семейные трагедии Романовых. Трудный выбор - Людмила Сукина Страница 34

К счастью для Софии и Елизаветы Петровны, болезнь отступила. Но не хотел отступаться от своего вице-канцлер Бестужев, все еще надеявшийся разыграть саксонскую карту. Он был в ярости от приезда принцессы Цербстской и ее дружбы с императрицей. Французский посол Шетарди писал своему правительству, что Бестужев до того рассержен, что в запальчивости заявил при всех: «Посмотрим, могут ли такие брачные союзы заключаться без совета с нами, большими господами этого государства». Шетарди также утверждал, что вице-канцлеру удалось склонить на свою сторону московского архиерея, и тот стал внушать императрице, что брак принцессы Цербстской с великим князем незаконен по причине их кровного родства и надобно женить наследника на принцессе Саксонской. В свою очередь, Шетарди втянул в свои интриги старшую принцессу Цербстскую. Так за спиной маленькой принцессы Фике разгорелись серьезные дипломатические баталии. Разрубить этот гордиев узел могла только императрица Елизавета. Но она тоже колебалась. Ей не хотелось отказываться от такого ловкого и опытного сановника и дипломата, каким был Бестужев, но и Шетарди она была многим обязана: он имел прямое отношение к ее восхождению на трон. Над головой Софии сгустились тучи.

В мае императрица Елизавета вновь отправилась в Троице-Сергиев монастырь. На этот раз она взяла с собой великого князя Петра Федоровича, обеих принцесс Цербстских, лейб-медика Лестока и придворного Воронцова. Уже в дороге София заметила, что императрица подчеркнуто холодно обращается с ее матерью. В один из дней пребывания в монастыре, где у царицы были свои палаты, великий князь после обеда пришел в комнату принцесс, чтобы пообщаться со своей невестой. Вслед за ним появились Елизавета и Лесток и пригласили принцессу-мать пройти с ними в другие покои. Был теплый весенний день; великий князь с Софией уселись на подоконнике открытого окна и стали разговаривать о всяких пустяках. Ждать возвращения старших пришлось долго, но молодым людям было весело, они беззаботно болтали и много смеялись. Тут в комнату вновь вошел Лесток и сказал: «Ваше веселье сейчас прекратится». Чуть погодя он добавил, обращаясь к Софии: «Укладывайте ваши вещи, вы немедленно отправитесь восвояси». Великому князю, который выразил по этому поводу свое недоумение, лейб-медик сообщил, что тот узнает обо всем позже. В это время в комнату вошли императрица с разгневанным раскрасневшимся лицом и принцесса-мать с заплаканными глазами. Но когда молодые люди при виде Елизаветы Петровны поспешно и испуганно соскочили с подоконника, та неожиданно рассмеялась, поцеловала обоих и вышла из комнаты.

Угроза Лестока оказалась преждевременной. Императрица ограничилась высылкой из России Шетарди и резким разговором с принцессой-матерью, которой было приказано не лезть не в свои дела и не вмешиваться в русскую внешнюю политику. Своих намерений относительно принцессы Софии Елизавета не изменила. Ее продолжали готовить к браку с наследником.

К концу июня архимандрит Теодорский закончил обучение принцессы основам православия, и она решила переменить веру. Своему отцу, который долго противился принятию дочерью православия, София написала, что не видит между ним и исповедуемым их семьей лютеранством большой разницы как по содержанию, так и в обрядах. Цербстское семейство должно было смириться с этой необходимостью, ведь неправославная принцесса не могла стать женой наследника русского престола.

Для совершения обряда нужно было выбрать крестную. Елизавета Петровна и сама не отказалась бы крестить Софию, но она уже была крестной матерью своего племянника Петра Федоровича. По православной традиции крестное родство считалось ближе кровного, и крестники одного человека не могли вступить в брак друг с другом. Многие придворные дамы надеялись, что станут крестными принцессы и через кумовство породнятся с семьей Романовых. Вокруг этих крестин уже начали плестись интриги, но Елизавета Петровна нашла другой выход из ситуации: в крестные матери Софии она пригласила восьмидесятилетнюю монахиню Новодевичьего монастыря, которая в силу своего преклонного возраста и иноческого сана не стала бы претендовать потом на особое к себе отношение при императорском дворе.

28 июня 1744 года принцесса София в присутствии императрицы, великого князя и придворных приняла миропомазание от архиепископа Новгородского. Она приняла новое православное имя — Екатерина Алексеевна. Позже бывшая принцесса Фике напишет: «России я обязана всем, даже именем Екатерина». Во время церковной церемонии юная немка демонстрировала такое истовое православное благочестие, что многие придворные и сама императрица плакали от умиления. Довольная Елизавета подарила своей протеже алмазный аграф с первой буквой своего имени и икону-складень, усыпанную бриллиантами, стоимостью в несколько сотен тысяч рублей. Щедрость этого поистине царского подарка отметили многие бывшие на крещении.

На другой день, 29 июня, двор праздновал именины великого князя Петра Федоровича. В этот же день последовало официальное обручение его с новоиспеченной Екатериной Алексеевной, которая по этому случаю получила титул великой княжны. Во время праздничного пира императрица в очередной раз подчеркнула различие в своем отношении к принцессам Цербстским. Обрученные великие князь и княгиня сидели за столом рядом с ней, под балдахином. Туда же, за главный стол, были приглашены иностранные послы. А вот принцессе-матери пришлось обедать одной, на хорах пиршественной залы, так как возле императрицы ей якобы не хватило места.

26 июля великий князь с невестой и будущей тещей отбыл в Киев, на другой день туда же выехала Елизавета Петровна. Императорская семья пробыла на Украине два месяца и вернулась в Москву 1 октября. Во время этой поездки отношения между императрицей и принцессой-матерью еще больше испортились. Несмотря на грозное предупреждение, старшая принцесса Цербстская продолжала лезть в российские политические дела. Стал проявлять активность и отец невесты великого князя. Принцу Цербстскому надоело служить на генеральских должностях при прусском королевском дворе, он вознамерился получить герцогство Курляндское и просил его у Елизаветы в качестве подарка к свадьбе дочери. Но Елизавета Петровна уже решила, что герцогом Курляндским сделает Бирона, возвратив его из ссылки, чему немало способствовал Бестужев, удостоенный к тому времени чина канцлера и пользовавшийся большим влиянием. Императрице хотелось поскорее избавиться от надоедливых немецких родственников. Для этого нужно было скорее сыграть свадьбу наследника, а потом его тещу можно было отправить восвояси.

Торопиться с браком и рождением следующего поколения потомства царской семьи заставляло и слабое здоровье великого князя. Перед поездкой в Москву в 1743 году у Петра Федоровича был сильный припадок. Что его спровоцировало, неизвестно. Но на наследника вдруг напала сильная слабость и апатия, он потерял интерес ко всему и не мог подняться с постели. Императрица, которая сама в это же время была нездорова, поспешила в комнату племянника и увидела его лежащим без движения, с мертвенной бледностью на лице. Она расплакалась и не знала, что предпринять. Через некоторое время у великого князя выступил пот на лбу. Его лейб-медик доктор Боэргав обрадовался, так как увидел в этом хороший признак. Он был прав, вскоре болезнь отступила. Уже в Москве в ноябре 1744 года Петр Федорович сильно заболел корью и почти месяц пролежал в постели. В декабре, как только установился санный путь, императрица выехала в Петербург. Через несколько дней за ней отправились и великий князь с невестой и ее матерью. Но только успели проехать Тверь, как на отдыхе в селе Хотилове Петру Федоровичу вновь стало плохо. У него обнаружилась оспа. Императрица, уже прибывшая к этому времени в Петербург, немедленно выехала обратно. В Хотилове она оставалась весь январь и буквально не отходила от больного племянника, следя за малейшими изменениями его состояния. Во многом благодаря ее заботам великий князь поправился, и в начале февраля императорская семья вернулась в Петербург.