Политическая история Первой мировой - Сергей Кремлев Страница 34

Слава богу, не вышло…

Показательно, что, когда война началась, Витте осенью 1914 года очень хлопотал о публикации в «Историческом вестнике» своего доклада 1894 года об устройстве военного порта на Мурмане.

По Балтике до Лондона – 1300 километров, а от Мурмана, вокруг Скандинавии, – 3000 километров. Понятно, что при скудости тогдашнего экономического развития русского Севера Мурманский порт был нужен России только на случай войны с Германией. И царь разумно выбрал тогда вариант морской базы в Либаве, хотя Витте лоббировал вариант Мурманска.

Осенью первого военного года Витте притворяться уже не было смысла, и бывший якобы «германофил» образца весны того же года торопился доказать, что он-де предвидел «тевтонские козни» за двадцать лет до их расцвета…

Только в этом, в бесстыжем хамелеонстве, Витте остался неизменнным и верным себе до жизненного конца, последовавшего в 1915 году.

Бьорке оказался безуспешным эпизодом, потому что был задуман его истинными творцами как обречённый на провал эпизод. Вильгельм хотел видеть в Бьорке поворот к новому порядку вещей, когда лидерство в Европе перешло бы от Англии к Германии, Николай, хотя и несильный политическим умом и действием, но порой умеющий ситуацию понять, увидел в Бьорке возможность стабильности для России.

Но те силы, которые порождали деятелей типа Гольштейна и Витте, с самого начала замышляли быстрый взрыв Бьоркских соглашений, после того как заблаговременно проведённый фитиль был подожжён и догорел до конца.

Конец идей Бьорке стал одновременно и логической точкой в попытках изменить движение от будущей европейской войны к возможному европейскому миру.

Конечно, Вильгельма отнюдь не стоит рассматривать лишь как жертву происков Гольштейна и подлинных патронов последнего. Импульсивность кайзера, поверхностность и самоуверенность – эти черты были присущи ему, увы, в роковых пропорциях.

Если бы он не ухватился за лукавую идею некого почти экспромтного договора в шхерах под фанфары Гвардейского экипажа и шампанское «поздних обедов», а разрабатывал жилу германо-русского союза вдумчиво, в серии убедительных бесед не за спиной Ламздорфа, не за спиной общественных сил России и Германии, а на фоне общего и хорошо подготовленного перелома германских общественных настроений в пользу только и исключительно России, если бы всё это подкреплялось ещё и более активной кредитной политикой Германии в России, то всё могло бы пойти и вразрез с планами гольштейнов, а точнее с планами тех, кто направлял гольштейнов и витте.

Однако не будем снимать вины и с честных по отношению к своей Родине германских дипломатов, германских политиков, как и со всего германского общества. И они ведь не проявили дальновидности и оказались неспособными на широкое противодействие закулисным проискам закулисных наднациональных сил.

То же самое, конечно, надо сказать и о честных по отношению к своей Родине российских дипломатах, политиках, общественных деятелях… Практически все они тоже не выполнили своего долга перед Россией. Против будущей войны протестовали только большевики во главе с Лениным, да ещё Лев Толстой…

Толстой провидчески писал в статье «Христианство и патриотизм» сразу после визита французской эскадры в Санкт-Петербург в октябре 1893 года: «Все мы знаем, что никакой особенной любви к французам мы не испытывали ни прежде, ни теперь не испытываем, точно так же, как и то, что мы не испытывали и не испытываем никакой враждебности к немцам… Как бы ни был миролюбив Александр III, сложатся такие обстоятельства, что ему нельзя будет отказаться от войны, которой будут требовать все, окружающие его, все газеты, и, как это всегда кажется, общественное мнение всего народа. Зазвонят в колокола, оденутся в золотые мешки долговолосые люди (то есть попы в золотых ризах. – С. К.) и начнут молиться за убийство. И начнётся опять старое, давно известное, ужасное дело»…

Статью Толстого в переводах опубликовали во Франции, в Англии, в Германии, а в России она распространялась лишь в подпольных гектографированных изданиях… Увы, пророчество Льва Николаевича сбылось точка в точку, хотя и не в царствование бездарного Александра III, а в царствование его бездарного сына Николая…

СОЕДИНЕНИЕ Ротшильд-фактора с Гольштейн-способом давало прекрасные – для Капитала, конечно – результаты ещё до войны. Академик Тарле без тени сомнения верил, что британский-де кабинет «в целях экономии» искренне предлагал Германии ограничить морские вооружения. Однако какие там «экономия» и «ограничения»! В 1907 году, во время 2-й Гаагской конференции по вопросам войны и мира, Британское адмиралтейство писало: «Производство военных кораблей тесно связано во всеми отраслями производства и торговли и поэтому приковывает к себе законное внимание и интересы. И крупным ударом по этим интересам является любое предложение ограничить рост морского вооружения. Такое ограничение серьёзно отразится на одной из главных отраслей национальной индустрии».

Немцы, правда, говорили то же самое: «Приостановление на год строительства флота выбросит на улицу множество людей». Адмирал Тирпиц предупредил рейхстаг, что отсрочка с финансированием приведёт к тому, что «мы будем вынуждены уволить большое число людей, и вся отрасль нашего кораблестроения будет расстроена».

Его английские коллеги подтверждали: «Англия имеет высший интерес в развитии кораблестроения, в торговле во имя жизни и процветания».

Двенадцатидюймовые снаряды в полтонны весом были, конечно, весьма своеобразным «залогом мирной торговли». А новые серии мирных сухогрузов как средство поддержать экономику лордам адмиралтейства почему-то на ум не приходили. Уже в восьмидесятые годы XX века их соотечественник – профессор международной истории Лондонского университета Джеймс Джолл – описывая истоки Первой мировой войны, считал, что гонка, мол, морских вооружений запустила экономические процессы, которые «трудно было остановить». Профессор явно поставил телегу впереди лошади. Наоборот: экономические процессы империализма запустили гонку вооружений.

Гонка вооружений привела к войне в точном соответствии с пророчеством Энгельса. Как мы знаем, в 1904 году было заключено соглашение между Англией и Францией. В 1907 году к нему присоединилась Россия и образовалось Тройственное согласие (на бумаге, впрочем, тогда не закреплённое).

До лета 1914 года оставалось семь лет, и они прошли в шлифовке ситуации на «абразиве» ряда конфликтов и провокаций разного рода.

Так, 31 августа 1907 года были подписаны русско-английские конвенции по Персии, Афганистану и (не улыбайся, читатель) Тибету. Министр иностранных дел Российской империи Извольский и английский посол сэр Артур Николсон обменялись идентичными нотами.

Александр Петрович Извольский пришёл на смену Ламздорфу, а до этого был посланником в Копенгагене. Ещё со времени конфликтов Дании с Германией вокруг Шлезвига и Гольштейна (не барона, а провинции) датские придворные круги были настроены резко против немцев. Извольский эти настроения воспринял как само собой разумеющееся руководство к действию… Да и семя падало тут на вполне подготовленную почву: Александр Петрович был личностью занятной. То ли масон, то ли не масон. Карьерный дипломат, своё первое крупное дипломатическое назначение он получил в 1894 году, в тридцать восемь лет став министром-резидентом в Ватикане. А папский двор испокон веку был школой тайных шашней, интриг и хитроумных, запутанных политических комбинаций. Затем Извольский перебывал посланником в Белграде, Мюнхене, Токио, а с 1903 года, как уже сказано, работал в Копенгагене.