Русско-японская война. В начале всех бед - Анатолий Уткин Страница 34

И все же поведение наместника Алексеева, незаконного сына императора Александра Второго, заслуживает слов порицания. В эти критические месяцы, вместо того, чтобы, соблюдая собственные обещания, выйти из Маньчжурии к обещанному 8 октября 1903 г., Алексеев явственно ожесточил японцев. В частности, он устроил в Порт-Артуре военный смотр, что не могло не возбудить до крайности японских ультранационалистов. И европейцы начали выражать скепсис относительно реальности ухода России из Северного Китая. Так жена бельгийского посла — баронесса д’Анетан записала в свой дневник: «Трудно представить себе, как столкновение может быть отвращено. Вовсе не кажется, что Россия, несмотря на все свои обещания, покончит с оккупацией Маньчжурии… Японцами же овладел воинственный дух и возмущение. Россия думает, что японцы блефуют, но русские ошибаются, и не может быть ни малейшего сомнения в том, что японцы в данном случае смертельно серьезны».

Куропаткин был в глубоких раздумьях. Он убедился в мощи Японии и не сомневался, что война против нее потребовала бы от России крайнего напряжения сил. Но он все более сомневается в том, компромисс возможен. Представляется, что у Куропаткина во второй половине 1903 г. определенно начинает складываться мнение о неотвратимости конфликта. Волею обстоятельств Россия в начале ХХ века будет вынуждена вести борьбу с Японией. Устремившийся в столицу Куропаткин знал, какие трудности встречает строительство грандиозной Транссибирской магистрали, и он уже на ранней стадии предупреждал о трудности снабжения войск в столь отдаленном краю. Он не знал как предотвратить сползания к войне, что было равнозначно ее приятию.

А в стране не было недостатка в поверхностных оптимистах, в «ура-патриотах», не ведавших, что они творят. Максимы типа той, что «Россию нельзя победить» затмевали подлинную работу по увеличению национальной обороноспособности. Между тем в Северном Китае, в Мукдене прибывающие подкрепления смотрели на возможный конфликт без особой серьезности, полагая, что война продлится примерно три недели, после чего японцы подпишут в Токио капитуляцию. Зафиксировано мнение: «Бросая нам вызов, Япония совершает самоубийство, потому что мы сотрем ее с политической карты».

Дипломатическое наступление Японии началось в том же июле 1903 г., когда на берегу Желтого моря сошлись генерал Куропаткин, адмирал Алексеев и капитан Безобразов.

Японское правительство 28 июля запросило Россию относительно семи новых требований к Китаю. Токио фактически требовал разъяснений: с одной стороны, Россия обещала покинуть Китай; с другой стороны, она усилила свою активность на границе между Китаем и Японией. Японское правительство, пожалуй, впервые так открыто заявило, что присутствие русских войск в Маньчжурии, постоянная оккупация этой китайской провинции создает угрозу безопасности Японии. Владея Маньчжурией, Россия всегда сможет эффективно воздействовать на Корею, где у Японии немало своих интересов и преобладающее влияние в которой Япония не может отдать никому.

Японскому послу в Петербурге было приказано сказать представителям японского правительства, что «семь требований» России представляют собой не ослабление российского воздействия на Китай, а, напротив, консолидацию российского присутствия в Маньчжурии.

30 октября 1903 г. Кодама обратился к дивизионным начальникам штабов. Он сообщил им, что еще 23 июня он представил кабинету министерский меморандум, который был одновременно передан трону. В меморандуме говорилось, что нельзя упускать появившейся возможности разрешить корейскую проблему. Та же идея была выражена собранию японских старейшин. Кодама, прямой и откровенный, внес энергию в работу генерального штаба. Он стал автором важного так называемого «стратегического обзора». Обзор был завершен 23 октября (в тот же день когда царь Николай Второй пришел к заключению, что опасность войны миновала).

Хронологически первой реакцией Петербурга было назначение Алексеева наместником на Дальнем Востоке (30 июля). Повсюду это было воспринято как проявление русской жесткости, как выражение стремления консолидировать русские силы на Дальнем Востоке. Собственно, словно Россия согласилась на силовое разрешение противоречий. Лучшая разведка в мире — английская — докладывала из Петербурга в Лондон: «Вопрос войны или мира на Дальнем Востоке критически балансирует». В пользу отхода от грани войны действовала российская дипломатия. Министр иностранных дел Ламсдорф призвал к себе японского посла Курино и долго обсуждал судьбу Маньчжурии в примирительном духе. На японскую ноту от 12 августа 1903 г., предлагавшую подписание договора о разделе зон влияния на Дальнем Востоке, Ламсдорф ответил в самом примирительном духе: «взаимопонимание между двумя странами не только желательно, но является наилучшей политикой».

Углубленное изучение японского варианта двустороннего договора не улучшило отношений. Даже те среди русских, кто был настроен примирительно, должен был признать, что в проекте есть элемент, который России признать было трудно: было ясно, что Япония откровенно посягает (как минимум) на долю влияния в Маньчжурии. Она как бы «слышала и не вняла» позиции трех великих европейских держав 1895 г., отрицавших за ней право закрепления на евразийском континенте, в Китае в частности. В русском ответе, последовавшем через два месяца, Японии предлагалось признать Маньчжурию находящейся вне зоны японских интересов.